Читать книгу "Черный Пеликан - Вадим Бабенко"

Я пытался представить, как делал это не раз, точные формы и живые краски – что-то, о чем знаешь не понаслышке, пусть хотя бы цвет листвы, обои на стенах или одеяло на узкой кровати – но порядок прежних знаний неумолим, зацепки непроизвольны, ни одной мысли не прикажешь застыть и не двигаться, чтобы пристальнее осознать. Спешка, спешка – мельтешенье таксомоторов, странные игры взапуски, как-то связанные с карьерой, лица людей, к которым тянулся, или которые льнули к тебе, добиваясь контакта, убеждая, убеждаясь в тайном союзе, заключенном без ведома всех, обманываясь, обманывая. Чаще ненамеренно.

Вообще, с лицами проще – дольше живут в памяти. Можно всласть умиляться или вновь презирать, вызывать на поединок, не желая зла, или гнать с отвращением, зная, что не уйдет, пока не закроешь потайную дверцу. Но и все же приедаются быстро, не сосредоточишься как следует – все как-то анахронично: бессловесные жесты, немое кино, даже титров нет. Вспоминая же диалоги, привираешь, приукрашиваешь, всякий раз импровизируя по-новому, уж больно велик соблазн. Так и теперь, я сидел, унесясь в прошедшее, проговаривая имена, которых давно не слышал, то и дело ловя себя на слишком смелой лжи, с некоторым стыдом порываясь менять детали, чувствуя, что не умею, не хочу, ленюсь, или просто прежние знания уже почти на исходе, и память выталкивает меня наружу, где – заезженные кадры последних месяцев или последних лет, даже и не отличишь. Все периоды одинаковы, малы они или велики, так что сбиваешься и путаешь номера, а потом машешь рукой – все одно и то же, созерцание тех же картин, собственная персона в: ожидании звонка, ожидании писем, ожидании плохих новостей, получении плохих новостей, ожидании нового звонка – и так по кругу. Но круг этот непрочен, если бояться его не слишком, если решиться разорвать его вдруг – как нырнуть – и вынырнуть уже в: отсутствии удивления, холодной насмешке над собой, нелюбви к себе, потом – опять любви к себе, и наконец – в решении.

Да, в этом-то и отличие, к этому и подвожу – это уже не замкнутая петля. Ты можешь беречь задуманное, как маленькое сокровище или укромную свербящую мысль, но мне нравится по-другому, и я называю по-другому: я называю это «мой секрет», совсем иначе звучит. И с моим секретом уже можно жить, поверьте, и отправляться в город М., что я и сделал, так что все нити разорваны – а это всегда путь к, думают все, отчаянию, но на деле – к спокойствию. Я прилежно рассматривал снова со всех сторон, и сознанию всякий раз являлся не порочный круг, но мой секрет и город М., и я в нем, внутри, тайный лазутчик, проникший через заслоны, разведывательный отряд армии себя самого. Если отбросить условности, то всякий скажет: да, отличие несомненно, совсем другой человек.

И со стороны посмотреть не зазорно: другой человек, незнакомая персона, безработный и беспечный беглец-пилигрим, не имеющий постоянного адреса, не живущий нигде, кроме, разве, своей машины, Альфа-Ромео пятилетней давности, жесткие рессоры, спортивная модель. Это я. Не возбужден обстоятельствами, не имею привязанностей. Имею Гретчен, но это не в счет, объясню потом. Заботиться не о ком, и обо мне – некому. Лучше ли мне так? Сравниваем по списку. Плюс на минус – выходит поровну. Впрочем, многое не учел…

Увлекшись, я перепрыгнул к новым сериям немого кино: другой человек, незнакомый житель столицы выходит солнечным утром из обветшалого особняка, когда-то проданного за долги и превращенного в многоквартирный дом. Его шаг порывист, взгляд чуть затравлен – мимолетным напоминанием. В особняк он больше не вернется, консьержке-сплетнице последнее «прощай». Вещи вывезены и раздарены, ключи оставлены в двери, если поворачивать назад, то жилье нужно искать заново, что не играет роли – разницы никакой. На сомнения нет намека, о сожалении нет речи, и машина уже стоит у подъезда с заправленным баком. Что еще сделать напоследок? Дорогой Гретчен воздушный поцелуй в уме, снаружи – молчок. Счета оплачены – просто по привычке, без умысла, о будущем возвращении все еще нет мысли, о тех, кто забудут, тоже не думает совсем, лишь представляет разные картины, среди которых есть:

Бывший житель столицы, загоревший и безрадостный, выходит на столичный перрон из вагона второго класса, глядя куда-то внутрь – встречающих нет. Багаж его скуден, воротник поднят – туман, сырость. Таксист принимает за приезжего, норовит словчить, пойманный на обмане обижается и замолкает. Приветствие родного города. Вас здесь ждут, добро пожаловать, как вы посвежели, просто другой человек. Куда ехать? В центр, на театральную площадь, к зданию оперы. Площадь пуста. Кто назовет другой адрес? Бывший житель столицы с загрубевшей волчьей шерстью, жесткой на ощупь, озирается насупленно. Что он делал там вдали? Что пережил? Ничего не говорит…

Картины картинами, но некоторые – как живые. Вместо возвращения уехать дальше на юг, жить среди белых домов под солнцем и пальмами, пить с туристами, спать со шлюхами. Заманчиво, как в мельтешащем сне. Или: выиграть шальные деньги, построить усадьбу, завести лошадей, прислугу, много жертвовать местной церкви. Очень скучно… Потому, думал я, потягиваясь, не стоит о будущем, город М. и мой секрет живее всех моментальных картин – несмотря на затхлость двора, приютившего временное малодушие. Но малодушничать не пристало – хоть и нечего скрывать. Даже грим можно смыть, здесь не ловят шпионов. К тому же, я тут не за тайнами.

Сознание успокаивалось, и заезженные кадры меркли понемногу, рассыпаясь блестящей пылью. Прошло уже около часа, а может и больше. Дом почти очнулся от послеполуденной дремы, доносились голоса, из открытого окна надо мной раздавался детский плач. Небольшая группа мужчин собралась у соседнего подъезда – казалось, я улавливал их настороженные раздумья, отсутствие любопытства, всегдашнюю неприязнь к чужаку. Достаточно, чтобы почувствовать себя лишним, пусть даже на тебя никто не смотрит, но и мне не было до них дела – пожалуй, что квиты. Устав сидеть, я встал размять ноги. Гул экскаватора стал громче, натужнее, кошка исчезла, наступал вечер. Постояв немного, я завел мотор и вновь выехал на центральную улицу.

Там стало оживленнее – заканчивалось присутственное время, город взбодрился и повеселел. На мостовой прибавилось машин, а люди на тротуарах слились в одно, теряя лица. Мне не сигналили теперь, мой автомобиль легко влился в общий поток. Проплывали мимо витрины и подъезды, мигали светофоры, задавая ритм движению, привнося размеренность, как первый признак узнавания. Я наслаждался свободой – и, право же, кто еще может похвастаться, тем более что она до сих пор внове – не опротивела и не изжила себя. В первый раз я совершал побег не от чего-то, а за чем-то, и это совсем другое дело – все было в моих руках и зависело лишь от меня самого. Конечно, это «за чем-то» еще предстояло извлечь из собственного сознания – и я предвкушал долгие вечера без помех, благословенное одиночество осмысления, которое всегда можно прервать, отправившись в трактир неподалеку – но основные составляющие были тут, на месте, в ближайшем раздумье, всегда готовом обратиться словами, этими формулами доверчивого приближения, когда спрямляют извилистость, опасаясь увязнуть в надоедливых чередованиях падений и взлетов, и проводят, хорошо если не на авось, жирную линию к конечной точке. Да, предмет получается похожим, на первый взгляд даже не отличить, и это не так уж мало – а в моем случае, может статься, достаточно вполне, ведь слова тут как тут, можно сразу назвать два имени собственных, город М. и Юлиан, что куда надежнее любых нарицательных, которыми по большей части только и приходится пробавляться, а порядок этих собственных, если даже я и ошибся, можно поменять впоследствии. О Юлиане впрочем позже, все еще чересчур будоражит кровь, а город М. – отчего же, вот он вокруг меня, даже и приближающее спрямление может не понадобиться, разве только от лени. Но я – нет, я не ленив.