Читать книгу "Песни мертвых детей - Тоби Литт"

У всех нас светлые волосы. Цвета отвеянной, примятой, выгоревшей на солнце соломы. Мы иногда сомневаемся, стали бы мы Командой, не будь все блондинами. У Мэтью волосы чуть темнее и рыжее, чем у остальных. Правда, уже в начале лета они выгорают. Поэтому у нас нет причин исключать его. Когда мы идем все вместе, то выглядим как четыре стожка, это уж точно. А если мы шагаем походным маршем, водители останавливают машины и пялятся на нас. Четверо. Все одинаковые. (Неужели четверо близняшек?) Возможно, удивляют их и наши песни. Мы поем самые разные песни: «Храни домашний очаг», «Будут синие птицы над белыми скалами Дувра», «Песенка Овалтини» (пели, пока у нас не стали ломаться голоса), «Развесь белье на линии Зигфрида», «Долгий путь до Типперари», «Мы встретимся снова», «Интернационал» (отец Пола к десяти годам обучил его всем словам), «Гин-гэн-гули» и прочие.

Одно упоминание о тех песнях неизменно рождает в нас сильнейшую ностальгию по Мидфордширу, по нашему детскому товариществу, по тому времени, когда жизнь обладала самым редчайшим из свойств: была по-настоящему хорошей.

Под густыми покровами английских лесов, выступив ранним утром, мы маршируем в полном снаряжении. Проводим маневры. Ходим на разведку. Выбираем место для Базового лагеря. Над пологом листвы сверкает солнце, оно обжигает, если попадает на лицо, застигает врасплох глаза, так что они жмурятся, но там, в мшистой тиши, — тень и прохлада. Единственное наше средство общения — условные сигналы рукой.

Нам казалось, что мы можем справиться с чем угодно. Но эта уверенность вовсе не переходила в самодовольство. Жизнь в Команде означала для нас постоянную готовность к сюрпризам. В те дни нас пугал лишь ядерный характер скорой войны, а точнее, мысль, что мы не сумеем совершить все те славные подвиги, о которых так часто фантазировали.

А фантазировали примерно так

Полдень. Август. Сельская идиллия. Мы молча ждем. Война объявлена восемь дней назад. Русские вторглись в нашу страну. Они уже заняли Лондон и южные графства и теперь, не ведая пощады, продвигаются на север. Вскоре они будут здесь. Мэтью в роли наблюдателя сидит на дереве на самой вершине Эмплвикского холма. Вот он слышит рев танка (советский Т-64) и лишь потом его видит. Фонариком он шлет нам морзянку. (К тому времени мы все выучим азбуку Морзе.) Затем Мэтью спускается с дерева и со всех ног летит к нам. Наша диспозиция на крышах — оттуда мы станем вести прицельный огонь. Долгие годы подготовки наконец приносят плоды. Мы досконально изучили деревню. Нам предельно ясно, как защитить ее. Каким-то образом (эта сторона плана никогда не была до конца продумана, но наверняка здесь не обошлось бы без помощи отца Эндрю) мы сумели собрать впечатляющий арсенал: польские автоматы, боеприпасы, ручные гранаты, мины. В самой верхней точке Костыльной улицы мы установили растяжку. На ней должен подорваться первый танк Если растяжка не сработает, заряд тротила можно подорвать вручную. Трое затаились на трех стратегически наиболее важных крышах. Как только мины взорвутся, мы уничтожим как можно больше русских, дружно закидав их гранатами. Затем поочередно уложим отступающую пехоту (мы не сомневались, что к этому времени могучая Советская армия, доселе почти не встречавшая сопротивления, начнет отступать). А после мы встретимся на базе (сборный сарайчик из гофрированного железа в саду Эндрю) и обдумаем, как справиться со вторым наступлением русских, которое неизбежно окажется более ожесточенным.

Все это ясно рисовалось в наших головах. Гораздо яснее, чем то, чему учили нас в школе. Война надвигалась, и мы должны быть готовы к ней. Мы даже не подозревали, что наша Война, когда она действительно начнется, будет вестись не на дорогах и улицах Эмплвика, а у нас дома, на наших кухнях, в наших спальнях. Да, это будет славная война. Но в ней не будет красивых взрывов. Не будет медалей, парадов, приветственных криков, свободы не будет. Но слава в ней будет. Славы на всех окажется более чем достаточно, только бы у всех достало желания ее получить. И прежде чем эта Война закончится, двое из нас будут мертвы.

ii

Быть может, создалось впечатление, что в те дни наша жизнь сплошь состояла из тревожных приготовлений. Но не стоит думать, будто подготовке к спасению отчизны мы уделяли столько времени, что его не оставалось на то, чтобы оценить бесчисленные мимолетные прелести. Иногда мы только тем и занимались (а какое занятие может быть важнее?), что сидели и наблюдали за неспешными событиями, происходившими вокруг. Нагруженные муравьишки с трудом взбираются по муравейнику. Бабочки порхают с цветка на цветок Гребцы стремительно летят в своей лодке. Мы питали глубочайшее уважение к Природе во всех ее разнообразных проявлениях: от облаков до кедров, от коров до ползучих гадов. Сознательно или нет, но самые важные уроки в жизни мы получили у нее. Уроки упорства, добродетели, маскировки и умения приспосабливаться. Нет смысла бороться против порядка, установленного Природой. Мощь, которая принадлежит ей по праву, внушающую ужас силу Природы можно только направить, но не остановить. Матушка-Природа была нашей училкой. И в ее классе мы никогда не отлынивали — в классе, что раскинулся на паре акров кустарниковых зарослей, звавшихся Ведьминым лесом. Здесь протекало наше настоящее обучение, и здесь мы зубрили учебники, которые учебниками-то и не были: костры, укусы, болячки и ненастья. Нашей классной доской было небо. Партой нам служил холмик, заросший мягкой травой. Нашими ручками были палки и финки.

Лучше всего запомнился нам мир, что находился совсем рядом. С землей мы завели самое близкое знакомство. Почти бетонная твердость натоптанной дорожки (например, той, что взбегает к зеленому водовороту Святой тропы). Мягкая глинистость лесного пола. Густо усыпанная гравием дорожка перед домом, где жил Пол. Безжизненно-серые песчаные тропинки в Утеснике, по которым приходилось бегать с нашим физруком мистером Спейтом, или когда мы выслеживали кого-нибудь; на этих песчаных тропках мы уставали не в пример сильнее, чем на траве. Просторная, вечно влажная зеленая лужайка в Эмплвикском парке, заминированная прямоугольничками дерна — дабы спотыкались те, кто не умеет задирать ноги. Плешь Оборонного холма с редкими зачесанными травинками, прораставшими лишь спустя пару месяцев после того, как стаял снег и санки сменили вечно принюхивающиеся псы и орущие дети.

Мы вызубрили землю назубок Наша жизнь протекала в непосредственной близости от нее: мы валялись на ней, мы прятались за ней, мы вгрызались в нее, мы хватали и рассматривали ее.

Земля была нашей естественной средой обитания.

Мы наслаждались запахами земли: едкий, навозный, сладковато-гнилостный, кисловато-гнилостный, спиртовой, медовый, тухлый — словно душок застоявшейся воды в вазе из-под цветов; пыльный, сернистый, влажный, лепестковый. Но прежде всего — райский аромат свежескошенной травы. Запах, такой изысканный, такой кружевной, обволакивающий такой ностальгией. Каждому ребенку следует хоть раз в жизни надышаться ароматом травы и сена, запахом срезанных стеблей. Такое запоминается навсегда. И, готовясь к дряхлому будущему, проводя инвентаризацию своих воспоминаний, они убедятся, что отдали должное своему детству, что они жили в нем и любили его.