Читать книгу "42 - Томас Лер"

Малейший трепет выдаст Бориса и Анну.

У меня же было предчувствие. Здесь, на этом самом месте, за два дня до поездки в Женеву. Мираж. Иллюзия моего исчезновения, словно меня медленно и бесследно уносит отливной волной и вымывает из кристалла летнего дня. Не пресыщенность, нет, но сытость, такое, если угодно, швейцарское чувство, когда все может и продолжаться, и закончиться, но наличие и отсутствие меня ничего не изменит в общей картине. Все останется как на фотографии: неподвижное скопление трамваев на Бель-вю, прохожие на набережной Уто, зеленый купол Оперного театра, странные скромно-величавые дома, балюстрада у озера.

Медленно подхожу к бронзовой статуе. Простирая правую руку к небесам, мальчик призывает взлететь орла у его ног, такого же тяжеловесного и металлического. И кажется, что если птица и правда взовьется, с мальчика тоже спадут чары и он спрыгнет с пьедестала. И мгновенно кровоток пронижет все пространство: каждую клетку, каждый вздох. Еще бы на один миг услышать гвалт чаек, шорох шин на мосту, стрекотание трамвайных колес по извилистым рельсам, бегущим к Бельвю, шелест воздуха.

2

Шестой день. Опять мальчик с бронзовым орлом, опять сверкающий купол летнего неба. Надо было дать объявление для Бориса и Анны. Они придут. Кто знает, где это их настигло. Дать объявление. Я еще могу смеяться — сам с собою, беззвучно, пронзительно. Возможно, это уже и на смех-то не похоже. У нас специфическое чувство юмора. Хоть этого не отнять. Дать объявление. Подойти к вокзальной справочной. Простите, когда отходит поезд? Ах, в 12:47, так я и думал!

Прекрасная гельветическая упорядоченность мира. Обеденный перерыв. Прогулка на озеро. Готов поспорить, что все как раз возвращаются. Оба старика в облаке сигарного дыма, таком же точно, как вчера. Два авто-стопщика сняли с плеч и поставили на землю рюкзаки, оперев один на другой. Сорокалетний мужчина в легком макинтоше; следом, чуть отстав, женщина с недовольным лицом. Босоногая девочка на велосипеде, которая наедет на пожилого господина в следующее, абсолютно невероятное мгновение.

Слева на скамейке опять сидит мое искушение в фиолетовой шляпке. Меня радует и удивляет, что никто из наших не тронул ее, хотя здесь многие проходили. Я подхожу к ней сзади так близко, что тыльной стороной руки почти глажу блестящую черную волну волос. Затем медленно появляюсь в поле ее зрения, словно хочу всего-навсего лучше рассмотреть Гроссмюнстер. Она японка или китаянка. Быть может, кто-то шутки ради надел на нее эту фиолетовую шляпку. Наблюдателя смущает полуоткрытый рот, который то ли в рассеянности позабыл жвачку, то ли нацелился что-то аккуратно откусить, и потому обнажает свою бледно-розовую полость. Ее глаза видят и не видят. Я волен полагать, что она пристально смотрит на меня и нарочно дарит предчувствие цвета и гладкости внутри себя. Но в моей власти войти в любой взгляд. Я наступаю во всеоружии моего преступления. Крик, пощечина, призывы о помощи. Вот все, на что я надеюсь. Со мной ничего не может случиться, и все же я дрожу, чувствую, как судорожно сжимается горло. Я уже так близко, что наши колени соприкасаются, ей давно пора бы пошевелиться: вздрогнуть, недовольно отпрянуть, податься навстречу. Когда я наклоняюсь, не существует больше никого, кроме нас. Ее полулежащее тело, замкнутое в светлом льняном платье, принимает меня, заставляя померкнуть весь необъятный летний день вокруг. Я разорвал ее заколдованную ограду из шиповника, ядовитое веретено неподвижно лежит на земле. Заглядывая в тень полей шляпки, изучаю гладкий лоб, миндалевидные глаза, нежный, ароматный фарфор лица. Ее пронизывает мое время, мое излучение, абсолютное настоящее моего тела. Сейчас! — шепчет, шумит, кричит что-то во мне. Сейчас!

Когда я вновь встаю, на моих губах висит ниточка розовой жвачки, на ее — поблескивает слюна надругательства. Шляпка чуть сдвинута. Это могло случиться и без меня — до моего преступления, до моего безумия, если бы я не осмелился. Лавируя среди прохожих на мосту, я борюсь с желанием обернуться в надежде, что она идет следом или хотя бы растерянно встала со скамейки.

То была сама Неприкосновенная Азия, против которой ничто все наши путешествия, наши фильмы и фотографии, все те острые блюда, что мы пропускаем через желудки. Вот и готова новая теория. Поделюсь с Борисом, когда он наконец появится: мы живем в Азии. И внезапно в памяти всплывает китайская легенда о Пань-гу, который создал Вселенную из гранитной глыбы, обтесывая ее 18 000 лет. Небесный гранит над Цюрихским озером, гранитные лодки на гранитной воде, каменные лица выпрыгивают навстречу и пропадают за спиной. Гранитный свет.

3

Полумрак моей комнаты обольщает. Я давно уже отучил себя надеяться, что однажды встану рано и увижу людей, спешащих на работу. Аристократы Лиги Неэкспонированных изволят почивать до полудня. Мы живем роскошно! И все же сейчас, после того одного-единственного стука сердца нельзя не поддаться искушению, хотя я уже все слышу: только шум крови в ушах, только тиканье трех наручных часов. То есть ничего. Мое Ничто. Поднимаю занавески. Шпигельгассе в лучах нашего рокового часа. Как мне нравилась эта улица прежде, до нулевого часа, нулевой минуты, нулевой секунды! На ее неровной булыжной мостовой я забывал, в каком столетии нахожусь. Здесь жил Бюхнер[3]. По площади с фонтанчиком семенил маленький сгорбленный Готфрид Келлер[4]. В одном из узких домиков Ленин натачивал топор, который однажды расколет мир. Поэтому я искал себе комнату именно здесь, в зыбкости текущего и вместе с тем застывшего времени Шпигельгассе. Хозяин с сыном сидят за обеденным столом.

— Пойду к озеру, — говорю им. На завтрак беру теплые спагетти. И добавляю: — Скоро вы от меня отдохнете.

Я редко останавливаюсь больше чем на неделю. Не хочу создавать беспорядок. Мою тарелку после еды. Хозяин читает «Тагесанцайгер». Могу процитировать ему каждую строчку. Вчера смахнул сыну прядь волос со лба. Дважды пользовался водой в ванной. У умывальника перед зеркалом стоит хозяйская дочь лет четырнадцати. Пока отец с братом обедают, никто не мешает девочке изучать в зеркале свое круглое личико. Я благодарен ей, что она решила так поздно принять ванну. Теперь я свеж и выбрит. Пришел почтальон, так что я беспрепятственно проскальзываю мимо хозяйки в приоткрытую дверь на улицу.

12 часов 47 минут 45 (!) секунд. Седьмой и восьмой день на озере. Мы — наибыстрейшие, мы — релятивистские акробаты. У зрителей нет ни малейшего шанса скрыться от нас. Моя Азия в фиолетовой шляпке не желает меня узнавать. Оба пенсионера по-прежнему дымят сигарами. Орел застыл у ног бронзового мальчугана. Упрямое солнце. Наши разговоры о погоде своеобразны: ближайший дождь — в окрестностях Будапешта, фантом шквального ветра — на Кавказе, снег — в Гималаях.