Читать книгу "Лето перед закатом - Дорис Лессинг"

К сожалению, порой уходит масса времени и тратятся непомерные усилия, чтобы познать даже очень малое…

И она действительно ощущает это на себе? Да, ощущает.

Женщина поставила кофейник на поднос, где заранее были приготовлены чашки с блюдцами, ложки, сахар и ситечко, и взяла поднос в руки; прежде чем выйти из кухни, она обернулась и взглянула на стол, заваленный грязной после обеда посудой. Посуда, оставшаяся после завтрака, тоже находилась там. Может, попросить Тима снова развести костер, вскипятить побольше воды, чтобы хватило на всю накопившуюся за день посуду, и перемыть ее разом? Нет, пожалуй, не стоит трогать его сейчас, он в каком-то взвинченном состоянии; лучше уж вымыть попозже.

Женщина вышла из боковой двери на давно не стриженный газон, на котором тут и там красиво белели островки маргариток, и направилась к дереву, единственному на весь сад. Женщину эту звали Кейт Браун, а точнее – Кэтрин Браун, или миссис Майкл Браун. Она осторожно несла поднос, обдумывая, как лучше справиться с завалом посуды на кухне, и в то же время где-то подспудно в ее сознании текли другие мысли: женщина вела свою бухгалтерию, калькулировала, подводила баланс… Она хотела, чтобы нынешняя стадия ее жизни – неважно какая по счету – поскорее завершилась. Если рассматривать жизнь только в виде точек высокого накала, или пиков, то у нее ничего такого уже давно не было; и в будущем ее ничего не ждет, кроме медленного, но верного увядания с постепенным сведением на нет ее роли матери и хозяйки дома.

Иногда, если повезет, процесс – или стадия – старения проходит в ускоренном темпе. Для Кейт это лето обещало обернуться именно таким – до предела напряженным, концентрированным отрезком жизни.

Что ожидало ее впереди? Обыкновенная старость – и больше ничего. Старость, разумеется, никого стороной не обходит. Ах, как летит время!.. Не успеешь оглянуться, а жизнь уже прошла… Что ни говорите, а зрелость – это уже закат . И так далее, и тому подобное. Но случай с Кейт не вполне обычный, старость не будет подкрадываться к ней исподволь, едва заметно, осознаваемая лишь в моменты отчаянных усилий удержать стремительный бег лет, своевременно подкрашивая волосы, поддерживая в норме вес, внимательно следя за модой, чтобы всегда выглядеть элегантной женщиной, а не молодящейся старушкой. Почти у всех людей старение – процесс многолетний… если только старость не наступает мгновенно – под влиянием тяжелых переживаний, во время землетрясения, когда почва уходит из-под ног, когда родному городу грозит наводнение или когда у тебя на глазах гибнут под бомбами дети, и сердце каменеет от горя, и нет сил жить. Молодость сменяет средний возраст, но отметить момент перехода из одного возраста в другой – трудно. Позднее приходит старость, но опять же человек не замечает, когда это случилось. Однако перемены в самом человеке все-таки произошли, – и еще какие! – например, в его отношении к окружающим; но ему самому это вряд ли заметно, ибо душа его обрастала ледком медленно, день за днем. Приходит время, и однажды, на склоне лет, человек вынужден признать: Как это ни грустно, молодость уже позади. У большинства людей бывает именно так. Но у Кейт Браун все было иначе: ей суждено было покончить с этой проблемой разом, в течение нескольких месяцев. И хотя могло показаться, что все перипетии того лета носили сугубо внутренний характер и испытанию подвергались ее терпение, добрый нрав и запас стойкости, в действительности же чисто внешние факторы оказали влияние на ее скромную судьбу, спрессовав ее жизнь и заставив Кейт почувствовать, что старость неотвратима и уже стучится у порога. Ни личные добродетели, ни свойства ее натуры никак не повлияли на события того лета.

Если бы к тому времени, когда старость уже вошла в жизнь Кейт, ее спросили, какой путь к ней она бы предпочла, она не задумываясь ответила бы, что именно такой и никакой иной; но выбрать именно такой вариант сама она не смогла бы, поскольку у нее не хватило бы ни опыта, ни воображения. Нет, она отнюдь не стремилась к тому, что с ней должно было случиться в недалеком будущем, хотя интуитивно чувствовала: что-то происходит! Стоя под сенью дерева с подносом в руках, она не могла отделаться от одной мысли: со мной творится что-то неладное, что именно, не понимаю.

Она поставила поднос на столик, сделанный из какого-то материала, изобретенного в последнее десятилетие. Столик выглядел как металлический, но на поверку был почти невесом, и казалось, его можно было поднять двумя пальчиками, однако стоял он вполне устойчиво и не опрокидывался, если на один конец его ставили что-нибудь тяжелое.

В выборе этого стола она не участвовала – его выбрали без нее, равно как и эти вот чашки из пластмассы, искусно имитирующей фарфор.

Женщина вышла на середину лужайки, откуда видны окна верхнего этажа, и, прежде чем крикнуть и позвать к столу мужа, перевела дух и мысленно представила себе картину, которая откроется ему, когда он, высунувшись из окна, откликнется: «Иду!»

Он увидит стоящую посреди газона женщину в белом платье с розовым шарфиком вокруг шеи и в белых туфлях.

Вот это был ее выбор, сознательный и хорошо взвешенный: ее внешность с головы до пят – воплощение утонченного вкуса и умеренности, отвечающей духу буржуазного пригорода, где она жила, и ее положению жены своего мужа. Ну и, разумеется, матери своих детей.

Платье с этикеткой «Jolie Madame» было в меру строгим и очень к лицу. Неотъемлемой частью туалета были чулки и туфли. Волосы – и здесь мы дошли до того объекта, на котором сосредоточивалась вся энергия и выдумка нашей героини, – были уложены крупными, мягкими волнами вокруг лица, где она милостиво оставила несколько веснушек – на горбинке носа и на скулах. Муж всегда говорил, что веснушки красят ее. Волосы были с рыжеватым отливом, не слишком бросавшимся, однако, в глаза. Это была здоровая, миловидная, готовая во всем пойти навстречу женщина.

Заслонившись рукой от солнца и выждав мгновенье, она позвала:

– Майкл! Майкл! Кофе!

За стеклом, в котором отражалось яркое солнце, появилось расплывчатое пятно – лицо мужа, и он крикнул в ответ:

– Идем!

Женщина вернулась к столу, осторожно ступая, чтобы не запачкать травой туфли. Будь ее воля, она бы предпочла пробежаться босиком, скинув чулки и туфли, распустив волосы, в свободном балахоне типа гавайского му-му, в сари или в саронге – в чем-нибудь этаком.

Она не позволяла себе никаких экстравагантностей ни в одежде, ни в прическе, ибо давно, когда дети были еще подростками, видела, как их шокировало, если она давала волю фантазии. Мэри Финчли, соседка, живущая в доме напротив, одевалась как бог на душу положит, не считаясь ни с мужем, ни с детьми; ребята не выносили этого и не упускали случая показать матери свое к этому отношение.

И хотя Кейт была согласна с Мэри, когда та говорила: «А с какой стати потакать их капризам, подлаживаться под их вкус? Дети не должны быть тиранами», сама Кейт всегда старалась приспособиться к своим детям. Она считала, что в подобной ситуации ее дети будут вести себя не лучше, чем дети Мэри.