Читать книгу "Размышления о Венере Морской - Лоренс Джордж Даррелл"

огибали старый форт, я обернулся, чтобы в последний раз увидеть Э., которая махала мне рукой с угла эспланады, — до тех пор, пока не начал сгущаться туман и пока похожая формой на ятаган россыпь минаретов и колоколен верхнего города не растворилась в мягком перламутре и золоте. Египет и Греция — мгновение меня раздирала разом всколыхнувшаяся в душе верность любви и привычке. Но Э. должна была приехать ко мне на Родос через несколько недель: теперь только она связывала меня с Египтом. Я увидел, как она села в старую служебную машину, и смотрел, как та медленно удаляется во тьму. Путешествие началось!

В десяти милях от Александрии мы все еще прорезали плотную бурую массу в открытом море — вода была загрязнена густым нильским илом, и в какой-то момент темную толщу пробил одинокий дельфин и несколько секунд скакал по волнам рядом с нами; мое сердце встрепенулось: дельфин предвещает хорошую погоду и удачу. Я наклонился, провожая его взглядом, и тут (внезапно — как удар топора) мы вошли в чистую, совсем средиземноморскую, синеву Эгейского моря — моря, глубину и цвет которого жадно впитывали небеса и тут же их возвращали; моря, принадлежавшего безводным островам и серым ветряным мельницам, оливам и статуям. Итак, в конце-то концов мы прорвались через дымный занавес, вечно висящий над Мареотисом[6].

Солнце медленно садилось, тяжко опускаясь в Нижний мир, почти все мои попутчики заснули. Один Гидеон бодрствовал над своей книгой, но временами и он боролся с зевотой, постукивая по губам длинным указательным пальцем и гладя собаку. Матросы разнесли кружки с чаем. Стоило облокотиться на поручень и посмотреть вниз, на воду, начинало казаться, что мы летим; нос корабля высоко вздымался, прокладывая грубую борозду по морской глади. От рычания мощных двигателей закладывало уши — восхитительная жестокая музыка вибрирующей стали и дерева. За кормой оставались на воде большие маслянистые пятна и понемногу затягивающийся белый рубец. От крепкого сладкого чая по телу разливалось чудесное тепло; оно напоминало о том, что наступает ночь и с запада медленно наползает прохлада. К тому времени я тоже лег и погрузился в неглубокий сон, отчего весь оглушающий грохот теперь казался умиротворяющим рокотом — будто я приложил к уху яркую морскую раковину, найденную на теплом пляже Корфу или Делоса в счастливые довоенные годы. Даже моя жажда вернуться в Грецию почти иссякла — воистину мне больше нечего было желать. Я впал в оцепенение. Забытые сцены вставали передо мной, расплывчатые и сумбурные, но залитые солнечным сиянием довоенной Греции, и даже во сне я почти готов был заплакать, такое же нелепое желание одолевало меня, когда я в последний раз смотрел на тающие в тумане берега Крита… тогда, в сорок первом.

Шторм, настигший нас милях в восьми от Александрии, в сводках погоды был назван «легким волнением». Недопустимая пренебрежительность. Первый же порыв напоминал извержение вулкана. Первая волна обрушилась на корабль, от этого чудовищного удара все внутри перевернулось и задрожало. В такую погоду было бы достаточно скверно и на обычном каике, ну а на борту корабля, который вынужден делать не меньше пятнадцати узлов в час, чтобы не лечь в дрейф, эффект был неописуемый. Мигом проснувшись, я увидел, что Эгейское море вздыбилось вокруг нас множеством блестящих гряд и долин, озаренных желтоватым светом корабельных огней. Мерный рокот двигателей перебивался теперь всхлипами, рыком и жутким скрежетом обнажившихся винтов.

Позднее Гидеон говаривал (когда спрашивали, как мы познакомились), что нас бросило друг к другу в объятья. Его забавлял и буквальный, и фигуральный смысл этой фразы, и не сомневаюсь, что нам обоим пришелся по душе и сам шторм, нас познакомивший. Друг к другу нас действительно бросило. С первым ударом ветра и волн корабль начал зарываться в воду носом, словно вздумал бодаться, и все эти толчки и рывки мы очень хорошо прочувствовали. Скрежет винтов (до тех пор пока они снова не погружались в море) походил на скрежет зубов великана. Я отлетел вугол и обнаружил, что на коленях у меня лежит голова Гидеона, а мои ноги — на плечах какого-то солдата. Мы по губам прочли извинения друг друга и распутались настолько деликатно, насколько позволяла ситуация — однако нас тут же сбило в кучу. Встать на ноги не стоило и пытаться, удержаться на одном месте тоже никак не удавалось. Сбавив ход до допустимого предела, корабль скользил по морю, и вскипающие волны бились о его борта резкими тол чка ми. Покрепче упершись ногами в пол, мы слушали монотонный стук воды об обшивку и удручающий звон разбитой посуды на камбузе. Мы были вынуждены опуститься на четвереньки, а когда нужно было двигаться по кораблю, припадали к палубе, как обезьяны. Спать стало невозможно. Каждый удар волны был как удар в солнечное сплетение. Песик с видом невыразимой усталости от жизни забрался в пустой вещмешок, свернулся калачиком и уснул.

Кого-то начало впечатляюще тошнить. Гидеон и я забились в противоположные углы, будто пауки, и наблюдали за немощью попутчиков с такой брезгливостью, что и сами невольно улыбались, встречаясь глазами. Я увидел, что его монокль треснул. Расстегнув мундир, он достал ящик сигар, кажется, с двадцатью штуками, и извлек одну.

Пришел рассвет, густой, как клей; небо на западе стало цвета промасленной стали. Шторм прошел, оставив за собой лишь взбаламученное море, вздымавшееся бесконечной чередой водяных пластов. Нос корабля все еще зарывался в волны с лихорадочным лязгом и содроганиями. Некоторые спали; а позже, с первыми лучами, прорезавшими водянистый воздух, обнаружили, что границы видимости раздвинулись до самого горизонта, то опадающего, то вздувающегося — но примет суши пока так и не появилось.

Пассажиры лежали на кучах из разбросанных сумок, похожие на трупы, уложенные на погребальные костры, в ожидании факела, который их подожжет. Когда стало светлее, самые отважные решились высунуть из кают бледные небритые лица и задать вопросы команде. Где мы? Когда прибудем? Военные демонстративно проигнорировали эти вопросы. Но чувствовалось, что они знают не больше нашего. Нас снесло с курса. Предположение, поначалу казавшееся сугубо умозрительным, обрело тревожную определенность, когда мы увидели, что капитан склонился над картой восточного Средиземноморья. Кок раздал кружки какао, за которым проблема обсуждалась во всех аспектах. Гидеон, выяснил я, читал рассказ о путешествии по Эгейскому морю, изданный в восьмидесятых годах прошлого века священником Фэншо Тоузером, записки этого чудака доставили нам впоследствии немало удовольствия. Состроив гримасу, Гидеон протянул мне книгу, — первый абзац был испещрен следами от его ногтя. Я прочел: «Есть