Читать книгу "Лишние дети - Маша Трауб"

– Люся, ты думай сначала, а потом рот открывай! – оборвала ее Флора Лориковна.

– А что я такого сказала? Ведь правда же! – возмутилась Люська.

– Это был несчастный случай. Виноват водитель, – процедила сквозь зубы Елена Ивановна.

– Ну, не знаю, случай – не случай. За мальчиком же вы недоглядели. Он с вами был, когда на дорогу выбежал. А что водитель? Ехал себе и ехал. Он же не знал, что ребенок с детской площадки убежит прямо на проезжую часть. Значит, вы виноваты. Надо было лучше за ребенком следить. Ой, не знаю, как вы после этого спите спокойно.

– Люся, помолчи сейчас, ладно? Дети, построились парами, выходим! – велела Флора Лориковна.

Мы уже давно стояли парами и только ждали команды побыстрее пойти в музыкальный зал, чтобы сбежать из группы и от Елены Ивановны, которая убила внука. Я-то уж точно ждала – слишком хорошо все слышала и видела.

– Ну а что я сказала-то? Разве не правду? Все так думают. И сына вашего жалеют, – продолжала выступать Люська.

Елена Ивановна встала из-за стола, подошла к Люське, вырвала у нее из рук тарелку и грохнула об пол. Потом взяла еще одну и снова бросила. Осколки разлетелись по всему полу.

– Елена Ивановна, вы чего? Это же имущество! – Люська отскочила.

– Пошла вон отсюда! – рявкнула Елена Ивановна.

Люська быстро испарилась.

Сказать, что для меня это стало потрясением, – ничего не сказать. Елена Ивановна, оказывается, виновата в смерти собственного внука! Мне ее не было жаль, ничуточки. И я не понимала, почему Флора Лориковна поддерживает и жалеет Елену Ивановну. В тот день у нас было сплошное музыкальное занятие – воспитательнице требовалось время, чтобы успокоиться, и Флора Лориковна взялась за нами присмотреть. Мы только радовались.

Если я приходила с синяком или разбитой коленкой, мама всегда говорила: «Сама виновата». Если мы падали с горки или с качелей, то тоже были «сами виноваты». Никто из родителей не винил воспитательницу в том, что она недосмотрела. И никто из родителей не спрашивал, почему именно их ребенок оказался в тот момент на горке или на качелях.

Юля Козлова упала с горки и сломала руку. Да, неудачно съехала, решили взрослые. Но почему никто не спросил, почему Юля вообще на горку полезла? Она ведь высоты боялась. Даже на стул не могла залезть. На горку Юля попала, потому что Елена Ивановна объявила игру в салки. В салки мы играть не любили, терпеть не могли. Потому что бегать разрешалось лишь на крошечном пятачке. И если неудачно упадешь – то лицом в лужу. Убегать и догонять тяжело – наша верхняя одежда не предполагала активных действий. Мы падали в грязь, прекрасно понимая, что за пятно на куртке или штанах вечером достанется от мамы – лишняя стирка. А запасные штаны мало у кого имелись. А потом мы возвращались в группу, чтобы уже после тихого часа и полдника натянуть на себя мокрые шапку, варежки и свитер. Юля залезла на горку, чтобы ее не заставили играть в салки – бегала она плохо и все время оставалась «во́дой». На горке она решила найти укрытие, поэтому на нее залезла, испугалась и упала, пытаясь слезть. Но разве она виновата? Виновата Елена Ивановна, заставляя нас играть в игры, которые мы не любили. Юля ходила в гипсе, но воспитательница все равно заставляла ее играть в салки.

– У тебя же не нога сломана! – удивлялась она.

Отчего-то считалось, что дети должны любить подвижные игры – бегать, бросаться друг в друга снежками, прыгать, скакать, ползать. Но я терпеть не могла бегать и прыгать. А Стасику просто нехорошо становилось в буквальном смысле слова, если его заставляли прыгать через скакалку. Но мы все должны были быть одинаковыми – любить салки, снежки, маршировать в ногу, петь хором и клеить аппликации. Никто ни разу не спросил, хотим ли мы это делать. Никто ни разу не предоставил права выбора. И никто из родителей не жаловался на воспитательницу.

Елена Ивановна, кстати, забирала себе не только еду, но и цветные карандаши, картон для аппликаций и пластилин. А нам говорила, что дети должны «делиться». Стасик раскрыл мне глаза на жизнь.

– Она ворует, – сказал он как-то между прочим, но я задумалась. Почему он так говорит?

– Почему ты так говоришь? – спросила я.

– Не знаю. Просто чужое нельзя брать. Это преступление. Воровство, – ответил Стасик, и я опять удивилась: неужели никто не замечает, какой он на самом деле умный? Да он даже говорит не как ребенок!

И тогда я решила спросить у Стасика то, что у меня давно сидело в голове и мучило. Почему у меня только мама? И даже бабушки нет? Почему у меня никого нет?

– Так бывает, – подумав, ответил Стасик, – у меня папы вроде как нет, но он есть, вместо него – отчим. Отчим – это мужчина, который тебе не родной отец, а муж мамы. И младший брат, но он мне не родной полностью, а только по маме. А еще есть сестра, по отцу. У папы другая жена, но не жена, а просто женщина, и она родила ему дочь. Правда, я сестру никогда не видел и, наверное, не увижу. Мама против. У меня есть рыбки, у одних соседей – собака, у других – кошка. Это взрослые решают, у кого кто есть.

– У меня даже рыбок нет, – призналась я.

– Вот вырастешь и заведешь.

– Не хочу рыбок.

– А кого хочешь? – удивился Стасик.

– Не знаю, наверное, бабушку, – призналась я.

– Не надо. Бабушки не все хорошие. Моя новая бабушка мне совсем не нужна. Она моему брату нужна. Я ей только мешаю. Родная бабушка, папина мама, тоже есть, но она сидит с моей сестрой, потому что она маленькая. И моя мама бабушку не любит. Поэтому не разрешает нам встречаться. Она иногда приходит сюда, к садику, я ее вижу, она стоит за воротами, но никогда меня не зовет.

– Почему ты сам не подойдешь? – удивилась я.

– Зачем? Может, она не хочет со мной разговаривать, – спокойно ответил Стасик, – если бы хотела, подошла. Разве ей кто-то может запретить? Но она не подходит.

Я вспомнила, что тоже видела эту бабушку за воротами садика. Она стояла, заглядывая между прутьев ограды, и смотрела, как мы гуляем. Мне она показалась странной – дверь всегда оставалась открытой и можно было спокойно войти. Один раз даже сторожиха тетя Роза выходила и приглашала эту бабушку зайти, но та отказалась. Зачем приходить, если не хочешь что-то сказать внуку, обнять его, да хоть сползающий с шеи шарфик поправить? Почему бабушке нужно кого-то слушаться? Разве ей уже не все можно? Мне казалось, что бабушкам уж точно дозволено абсолютно все. И Стасика я тоже не понимала. Если бы я знала, что за воротами стоит моя бабушка, я бы точно подошла первой. И пригласила бы войти. Я бы не думала о том, что скажет потом мама и как меня накажет. Наверное, бабушки тоже бывают разными. Я ведь регулярно видела только бабушку Светы Ивановой. Вот это была бабушка что надо. Ее даже Елена Ивановна боялась. Она приходила когда хотела, говорила что хотела. И душила свою Светулю в объятиях, хотя та вырывалась. Мне нравилась Светкина бабушка. Я бы такую тоже хотела. Бабушка Светы приносила пирожки и кормила ими всех нас, что строжайше запрещалось, потому что не по ГОСТу и не по расписанию. Да, внучке она подкладывала угощения побольше, чем остальным детям, но и нам доставалось досыта. Светкина бабушка могла прийти во время тихого часа и разбудить всю группу, чтобы забрать внучку. И ей было все равно, что не положено. Нам она раздавала конфеты, и мы только радовались возможности не спать и лежать молча. Светка не понимала, как ей повезло с бабушкой. Она ее стеснялась и все время причитала: «Ну, бабушка, ну зачем ты опять?» На день рождения Светки ее бабушка всегда приносила здоровенный торт и водила с нами хоровод, ставя внучку в середину. Она запевала: «Как на Светочкины именины испекли мы каравай, вот такой вышины, вот такой нижины, вот такой ширины…» Светка стояла в середине круга и чуть не плакала: «Бабушка, не надо, не хочу!» Но бабушка все равно танцевала, пела, разрезала торт, который мы все с удовольствием уминали за обе щеки.