Читать книгу "Иов, или Комедия справедливости - Роберт Хайнлайн"

– Алек, а что такое воздухоплавательное судно?

– Гм… Такая штука, которая летает в воздухе наподобие воздушного шара. И в некоторой степени это действительно воздушный шар. Но он движется очень быстро, со скоростью более ста узлов в час.

Маргрета спокойно обдумала сказанное.

– По-моему, это очень опасно.

– Вовсе нет. Это самый лучший способ путешествия. Я прилетел сюда на таком корабле – «Граф фон Цеппелин» Североамериканской аэрокомпании. В твоем мире воздухоплавательных кораблей не существует. Именно это и послужило для меня окончательным доказательством, что ваш мир – иной мир и что это не хитроумный розыгрыш, который кто-то затеял ради меня. Воздушные сообщения – важная часть экономики известного мне мира, без них меняется практически все. Вот, например… Слушай, а ты мне веришь?

Она ответила медленно и задумчиво:

– Я верю, что ты говоришь мне правду – такую, какой она тебе представляется. Однако правда, которую вижу я, совсем иная.

– Я понимаю. В том-то и заключается вся трудность моего положения. Я… Ой, погоди, тебе же пора, не то пропустишь ужин.

– Это не важно.

– Нет, важно: негоже тебе голодать только потому, что я сделал дурацкую ошибку и обидел тебя. А если я не появлюсь за столом, Инга пришлет кого-нибудь выяснять, не заболел ли я, не заснул ли, не случилось ли чего, – она всегда так делает. Маргрета, моя любимая! Я так хочу тебе все рассказать! Я так долго ждал этого! Мне просто необходимо с тобой поделиться! Теперь я могу и даже обязан сделать это. Однако для такого разговора мало пяти минут, его нельзя вести, так сказать, на ходу. Когда ты вечером покончишь с постелями, у тебя найдется время выслушать меня?

– Алек, я всегда найду время, раз тебе это нужно.

– Отлично! Иди вниз и поешь. Я тоже спущусь, перехвачу чего-нибудь – отделаюсь от Инги, – а потом мы встретимся здесь же, когда ты освободишься. Ладно?

Она задумчиво посмотрела на меня:

– Хорошо, Алек… Поцелуй меня еще раз.

Вот так я понял, что она поверила мне. Или хочет поверить. Тут-то я и перестал волноваться. Я даже поужинал с аппетитом, хоть и очень торопился.

Когда я вернулся, она уже ждала меня и при моем появлении встала. Я сжал ее в объятиях, поцеловал в нос, приподнял за локти и усадил на кровать, потом уселся на единственный стул.

– Дорогая, как ты думаешь, может быть, я спятил?

– Алек, я не знаю, что и тумать.

(«Тумать» – именно так она и выговорила слово «думать». Иногда, под влиянием эмоций, ее акцент становился более заметным, обычно же ее английский звучал куда лучше моего резкого и скрипучего, как визг заржавленной пилы, говора уроженца Кукурузного пояса.)

– Я знаю, – согласился я, – у меня та же проблема. Есть только две возможные точки зрения: либо, пока я шел через огненную яму, случилось нечто невероятное, нечто такое, что изменило мир, – либо я свихнулся, как енот в неволе. Целыми днями я перебирал в уме все известные мне факты и… пришел к выводу, что мир действительно изменился. Тут не одни воздухоплавательные корабли. Куда-то подевался кайзер Вильгельм Четвертый, а на его месте появился какой-то дурацкий президент Шмидт, ну и прочее в том же духе.

– И герр Шмидт вовсе не дурацкий, а вполне приличный президент по сравнению с прочими немецкими президентами.

– Вот об этом я и говорю. Мне любой немецкий президент представляется дурацким, ибо Германия – в моем мире – одна из последних европейских монархий, ничем не ограниченных и в то же время весьма эффективных с политической точки зрения. Даже царь и тот не обладает такими правами.

– И я говорю о том же, Алек. У нас нет ни кайзеров, ни царей. Великий князь Московский является конституционным монархом и не претендует на то, чтобы считаться сюзереном других славянских стран.

– Маргрета, мы оба говорим об одном и том же. Мир, в котором я рос, исчез. Мне приходится заново познавать совершенно другой мир… нет, не совершенно другой. География, по-видимому, не изменилась, а история – не полностью. Оба мира, кажется, были идентичны до начала двадцатого века. Или, скажем, до тысяча восемьсот девяностого года. Около сотни лет назад случилось нечто непонятное, и мир раскололся надвое… А двенадцать дней назад произошло нечто столь же странное, но уже со мной, и меня выкинуло в этот чужой мир. – Я улыбнулся ей. – Но я не жалею. И знаешь почему? Потому что в этом мире есть ты.

– Спасибо. А для меня бесконечно важно, что в нем есть ты.

– Тогда, значит, ты мне веришь. Вот и я вынужден поверить. Поверить так, что перестал волноваться по поводу случившегося. Беспокоит меня только одно: что стало с Алеком Грэхемом? Занял ли он мое место в моем бывшем мире? Или что?

Она не ответила мне, а когда наконец заговорила, то ее слова ошеломили меня своей бессмысленностью.

– Алек, будь добр, сними, пожалуйста, брюки.

– Что ты сказала, Маргрета?

– Будь так добр. Я вовсе не шучу и в еще меньшей степени собираюсь соблазнять тебя. Но я должна кое-что проверить. Пожалуйста, спусти брюки.

– Не понимаю… ну хорошо…

Я умолк и сделал так, как она просила, хоть это и очень нелегко, когда на тебе вечерний костюм. Пришлось сначала снять парадный китель, потом пояс-камербанд, и только после этого я смог сбросить с плеч подтяжки.

Затем, весьма неохотно, начал расстегивать ширинку. (Еще один недостаток этого мира – в нем отсутствуют «молнии». Я мало ценил их до того, как обнаружил полное отсутствие таковых.)

Наконец, тяжело вздохнув, я чуть приспустил брюки:

– Хватит?

– Еще немного, если можно… и не откажи в любезности, повернись ко мне спиной.

Я опять повиновался. Потом почувствовал, как ее руки мягко и осторожно коснулись моей правой ягодицы. Маргрета приподняла полу моей сорочки и оттянула верхний край кальсон с правой стороны.

Секунду спустя она произнесла:

– Все. Спасибо.

Я заправил рубашку в брюки, застегнул ширинку, надел подтяжки и взялся за камербанд, но тут Маргрета сказала:

– Погоди, Алек.

– Э? А я думал, что уже все.

– Да, все. Но зачем тебе сейчас вечерний костюм? Хочешь, я достану твои домашние брюки? И рубашку. Ты же не собираешься возвращаться в салон?

– Нет, конечно. Во всяком случае, если ты останешься.

– Я останусь, нам надо поговорить. – Она быстро достала рубашку и домашние брюки, положила их на кровать, сказала: – Извини, пожалуйста, – и вышла в ванную.

Не знаю – надо ей было воспользоваться туалетом или нет, но она понимала, что мне удобнее переодеться в каюте, чем в крошечной ванной комнате.

Я переоделся и сразу почувствовал себя лучше. Жилет и крахмальная сорочка лучше смирительной рубашки, но ненамного. Выйдя из ванной, Маргрета первым делом повесила на вешалку сброшенную мной одежду – все, кроме сорочки и воротничка, потом вынула и спрятала запонки, а сорочку и воротничок бросила в мешок для грязного белья. Интересно, что сказала бы Абигайль, увидев все эти действия, столь характерные для заботливых любящих жен? Абигайль никогда этим не занималась – она считала, что мужчин не следует портить чрезмерной опекой.