Читать книгу "Список ненависти - Дженнифер Браун"

Я снова полезла в рюкзак и достала карандаш. С минуту, покусывая резинку на его кончике, разглядывала портрет миссис Теннайл. Она вышла такой печальной. Не так давно я ненавидела ее и желала видеть несчастной. Но сегодня, увидев ее печальной, почувствовала себя ужасно. Почувствовала себя ответственной за ее печаль. Я хотела, чтобы она улыбнулась. Интересно, улыбается ли она, возвращаясь домой и обнимая своих детей, или, сидя в кресле, хлещет водку, чтобы забыться и не слышать больше пистолетных выстрелов?

Наклонив голову, я начала рисовать – рисовать и то и другое одновременно: миссис Теннайл, обнимающую малыша, точно скорлупа – орех, и ее руку, цепляющуюся за бутылку водки, точно орех за ветвь, на которой он растет.

Часть 2

6

2 мая 2008

18:36

«Что ты наделала?»

* * *

Открыв глаза, я с удивлением обнаружила, что проснулась не в своей постели и не в преддверии нового учебного дня. Как же так? Меня должен был разбудить звонком Ник, и я должна была отправиться в ненавистную школу, переживая из-за Кристи Брутер, которая, конечно же, прицепится ко мне в автобусе, и изводя себя мыслями о том, что Ник, занимающийся бог знает чем на озере с Джереми, собирается меня бросить. Я должна была проснуться, и стрельба, устроенная Ником в столовой, должна была оказаться сном, обрывки которого ускользнули бы из сознания до моего полного пробуждения.

Я же проснулась в больнице. В палате с полицейскими и телевизором, транслирующим передачу с места происшествия. Полицейские стояли спиной ко мне, задрав головы к экрану телевизора. На экране мелькали смутно знакомые кадры: парковка, кирпичное здание, футбольное поле. Почувствовав слабость, я прикрыла веки. Глаза были сухими, в бедре пульсировало. Я не помнила точно, что случилось, но помнила, что случилось что-то плохое.

– Она просыпается, – услышала я голос Фрэнки.

Я не видела его, когда открывала глаза, и мне легче было представить его стоящим у моей постели, нежели действительно видеть его. Поэтому я позволила себе уплыть в воображаемый мир, где Фрэнки стоял поблизости и говорил: «Она просыпается», но я при этом не находилась в больнице и у меня не болела нога.

– Схожу за медсестрой, – ответил ему другой голос. Папин. Сдержанный и напряженный. Как всегда.

Папа тотчас появился в моем воображаемом мире. Он печатал что-то на своем компьютере, зажав мобильный между ухом и плечом. Он показался лишь на секунду, после чего его снова сменил Фрэнки.

– Вал, – позвал брат. – Проснулась, сестренка?

Воображение нарисовало мою спальню. Фрэнки пытался добудиться меня для какой-то забавы, как в старые добрые времена, когда мы были детьми и родители еще ладили между собой. Может, он звал меня посмотреть наши пасхальные корзины или рождественские подарки, а может – лопать оладьи. Мне нравилось это вымышленное место. Очень нравилось. Поэтому не понимаю, зачем я снова открыла глаза. Это получилось само собой.

Фрэнки стоял у изножья моей кровати. Только эта кровать была не моей домашней, а какой-то странной, с белыми накрахмаленными простынями и покрывалом, расцветкой похожим на овсянку. Брат не зачесал и не уложил волосы гелем, и я с минуту пыталась это осмыслить, так как не помнила, когда в последний раз видела его с такой прической. Наверное, пару-тройку лет назад. И лицо четырнадцатилетнего Фрэнки никак не вязалось у меня с прической одиннадцатилетнего Фрэнки. Мне пришлось несколько раз моргнуть, чтобы привыкнуть к его виду.

– Фрэнки.

Больше я не успела ничего сказать – чей-то всхлип отвлек меня. Я медленно повернула голову вправо. Там на розовом мягком стуле сидела мама. Скрестив ноги и уперев локти в колени, она промокала нос зажатой в ладонях салфеткой.

Я скосила на нее глаза. Меня не удивили ее слезы, потому как я чувствовала: случилось что-то плохое и я с этим связана. Но я все равно никак не могла понять, почему проснулась в больничной палате, а не в своей постели в ожидании звонка Ника.

Я протянула руку и положила ладонь на мамино запястье (той руки, в которой она держала скомканную салфетку).

– Мам, – просипела я. Горло саднило. – Мам…

Она отстранилась от меня. Не дернулась, но отодвинулась, избегая моего прикосновения. Словно пыталась физически отдалиться. Не боясь меня, а не желая иметь со мной ничего общего.

– Ты проснулась, – произнесла она. – Как себя чувствуешь?

Я оглядела себя, удивляясь вопросу. Вроде все мое тело при мне, к нему даже добавилось несколько проводов. Я не знала, почему нахожусь в больнице, но понимала, что не просто так. Судя по пульсации в бедре, я поранила ногу. Но нога на месте, а значит, беспокоиться не о чем.

– Мам, – снова позвала я, не придумав ничего умнее.

Горло болело и першило. Я попыталась прочистить его, но вместо покашливания вышел тихий скрипучий звук. Глотка пересохла.

– Что случилось?

Маячащая за спиной мамы медсестра в розовой униформе подошла к маленькому столику, взяла пластиковый стаканчик с соломинкой и протянула его маме.

Мама взяла его с таким видом, будто никогда в жизни не видела столь хитроумного приспособления, и обернулась к одному из полицейских. Тот отвлекся от телевизора и уставился на меня, просунув пальцы под ремень.

– Ты ранена, – сказал офицер, и смотрящая на него мама поморщилась. – В тебя выстрелил Ник Левил.

В меня выстрелил Ник Левил? Я нахмурилась.

– Так зовут моего парня, – ответила я.

Позже я осознаю, как глупо прозвучал мой ответ, и мне будет стыдно. Но тогда слова полицейского показались мне полной бессмыслицей. Я едва отошла от анестезии и ничего толком не помнила. А может, мой мозг отказывался сразу напоминать о случившемся. Однажды я видела передачу о защитных реакциях мозга. В одном случае, например, у пережившего насилие ребенка произошло раздвоение личности. Наверное, у меня было что-то вроде этого. Мозг защищал меня. Правда, не слишком долго. Недостаточно долго, по крайней мере.

Полицейский кивнул, словно уже знал о нас с Ником и эта информация для него не нова. Мама повернулась ко мне и уставилась на покрывало.

Я внимательно осмотрела их лица – мамино, полицейских, медсестры, Фрэнки, даже папино (он стоял у окна, скрестив руки на груди), – но они все отводили взгляд. Плохой знак.

– Что происходит? – спросила я. – Фрэнки?

Брат молчал. Раздосадованно сцепил зубы и качнул головой. Его лицо покраснело.

– Валери, ты помнишь, что произошло сегодня в школе? – тихо спросила мама. Не по-матерински нежно и мягко, а бесцветно и тихо, каким-то незнакомым мне голосом.

– В школе?

И тогда воспоминания нахлынули на меня. Забавно, но проснувшись и приняв произошедшее за дурной сон, я подумала: «Они же не об этом говорят? Мне ведь просто приснился кошмар». Осознание, что это был не сон, накрыло меня, чуть ли не физически раздавив своей тяжестью.