Читать книгу "Китайские дети - Ленора Чу"

– Почему, – спросила я, – так важны приспосабливаемость и послушание?

Аманда только что вернулась из годичной обменной программы между китайскими и американскими старшими классами, благодаря чему она лучше поняла и китайское, и американское образование. Аманда читала «Человеческое, слишком человеческое» Ницше, и один абзац бросился ей в глаза.

– По-моему, он точно описывает положение дел и принципы дошкольного образования в Китае, – сказала она.

Воспитывающая среда хочет сделать каждого человека несвободным, ставя всегда перед ним лишь наименьшее число возможностей. […] Хорошим характером в ребенке называют проявляющуюся в нем связанность уже существующим; ребенок, становясь на сторону связанных умов, обнаруживает сперва свое пробуждающееся чувство солидарности; но на основе этого чувства он позднее станет полезным своему государству или сословию[9].

* * *

Детей в детском саду «Гармония» к концу недели удалось угомонить настолько, что Ван и Ли рискнули провести занятия по рисованию. Воспитанникам предлагалось изобразить дождь.

– Дождь падает с неба на землю в виде маленьких точечек, – сказала учительница Ли, показывая, как это, на листке бумаги, приколотом к пробковой доске. Она методично усеяла чистый белый лист точками сверху вниз, а затем – слева направо. Дети глазели.

Ли и Ван тут же включили привычные роли хорошего и плохого полицейских. Старшая Ван положила перед каждым ребенком по листу бумаги и по фломастеру.

– Давайте рисовать дождь, – объявила Ли. – Начали! – Ведем фломастером сверху вниз, – сказала Ван.

На занятиях у Ли дождь никогда не падает косо и не обрушивается на землю потопом. Никаких ураганов и смерчей. Не бывает и фигурального дождя – денежного, из жаб или из ведра. Дождя на удачу тоже не бывает. В этой классной комнате дождь состоит из водяных капель-слезинок, которые падают с неба на землю.

– Очень хорошо нарисовано, – сказала Ли и показала всему классу листок. – Это очень похоже на дождь, – сказала она про другую работу. – Вот дождь хорошо падает сверху вниз, – расщедрилась она, говоря о чьей-то еще работе.

Я глянула на Тыковку. Он крепко сидел на стуле, зато на бумаге у него такой дисциплины не наблюдалось. Толстые лиловые штрихи испещряли страницу справа налево, слева направо, по косой, по диагонали, как попало, извивами. В одном углу он попросту прижал фломастер к листку и возил его беспорядочными кругами. Его мир был похож на гелевую лампу на психоделиках – с плюхами лилового, плававшими по всему листку. Мне стало за него боязно.

Позднее, по пути назад после перерыва на туалет, учительницы остановили детей перед дверью в классную комнату. Группа стояла в колонну между двумя желтыми линиями в коридоре, а я болталась в самом конце.

– Кто стоит хорошо? – спросила Старшая Ван.

Тишина.

– Если встанете хорошо, сможете зайти в класс и попить воды.

Ван и Ли прошлись вдоль колонны, досматривая, кто как держит руки и ноги, выпрямляли детям спины. Минуты три ушло у них на эту проверку – учительницы нависали над своими солдатиками.

Как бы ни пыталась я постичь, по каким критериям учителя отпускали детей из строя, мне это не удавалось. Почти все малыши стояли смирно, руки по швам, но учителя ждали, наблюдали, а затем тыркали то одного, то другого: клали руку детям на затылок и крепко толкали. Вольно, иди попей водички. И шли дальше вдоль колонны. Вскоре я поняла, что суть как раз в произвольности, а все это упражнение происходит для одного: показать, кто тут главный.

Пусть так, но я все равно видела, как дети отыскивают способы хоть чуть-чуть проявить себя. Один малыш изображал рукой пистолет, стрелял по незримым существам, однако внимательно следил, чтобы за желтые линии не заступать. Одна девочка потихоньку помахивала кистями рук и попискивала, как птичка, но продолжала прижимать предплечья к бокам. Другой мальчишка сунул руку в штаны и копался там.

Я смотрела на эту группку и воображала почти полуторамиллиардный народ Китая. Эти дети с виду не казались несчастными, но не переполняли их и радость, открытость и любопытство, какие дарила бы жизнь моему сыну, как я на это надеялась. В этих детях мне виделось лишь безмолвное принятие судьбы, системы, правил, которые полностью понимали и какими повелевали лишь учителя. Было понятно, что тех, кто заходит слишком далеко, сурово наказывают. И все же – вот эти птичьи движения, эта возня в штанах, пистолетик из пальцев – давали мне надежду, что, быть может, эти дети найдут способ выразить хоть немного собственной неповторимости и раздвинуть границы, не привлекая к себе ненужного внимания. Или я просто хотела хоть как-то взбодриться?

Детей одного за другим толкали в затылок, чтоб шли попить.

– Ван У Цзэ, хочешь воды? – Да, учитель, я хочу воды, – отозвался Тыковка. – Так вот, ты воды не получишь. Ты будешь стоять тут, – сказала Старшая Ван, стрельнув в него взглядом.

Вошла в комнату и закрыла за собой дверь.

Тыковка заплакал. Он стоял между желтыми линиями в холодном коридоре, и его рев достигал глубин, на этой неделе неслыханных. – Учитель, я буду сидеть, я буду сидеть! – рыдал он. – Учитель, впустите меня в класс! – Но учителя уже и след простыл.

Пойди пойми малыша вроде Тыковки. Теперь-то он уж наверняка усек, что у его поступков будут последствия, но по-прежнему не мог подчиняться правилам.

В Америке такого мальчишку с неукротимой энергией и залихватскими приемами рисования лиловых дождей могли определить в страдающие от синдрома дефицита внимания или как ребенка с творческими склонностями – или и тем и другим. Возможно, его бы сочли заводилой, тем, кто бросает вызов власти, гнет свою линию, возвышается над толпой. Но тут Китай.

Сможет ли такой ребенок рано или поздно выучиться тому, как оставаться в пределах системы? Будет ли его индивидуальность и дальше делать из него мишень позора и насмешек? Здесь, в садике «Гармония», ответ пока был ясен: его будут бросать перед запертой дверью, пока его товарищи по ту сторону попивают водичку из металлических кружек.

В мой последний день в этом детсаду я обнаружила учительниц в классе, пока их воспитанники ели в вестибюле. Я выразила благодарность за уделенное мне время и вручила им тканую сумку и бумажник «Кауч», выкопанные в чулане. Ван и Ли кивнули и без единого слова убрали подарки в шкаф. В «Сун Цин Лин» моя попытка одарить закончилась лютой неловкостью, зато сегодня «Кауч» оказался мне другом.

Я покинула классную комнату в тот последний день и побрела на носочках вдоль желтой линии в коридоре. Прошла мимо трех классов и заглянула в каждый: дети сидели на стульчиках, расставленных подковой вокруг учителя. Добравшись до выхода из здания, я обернулась и бросила последний взгляд на длинный коридор, ведший к двери младшей группы № 1.

Тыковка все еще стоял один, ждал, когда его позовут.