Читать книгу "Китайские дети - Ленора Чу"

Поначалу затея казалась хорошей. Когда моему малышу было три года, я отдала его в государственный садик в Шанхае, крупнейшем китайском городе с населением двадцать шесть миллионов человек.

Мы – американцы, живем и работаем в Китае, а китайская система образования славится тем, что подарила миру множество блистательнейших ученых. В ту пору мы были загнанными работающими родителями, я писатель, мой муж – радиожурналист, и мотивировало нас соображение «с волками жить…» – а также потребность привить нашему отпрыску немножко китайской дисциплины. Наш сын к тому же выучил бы мандарин, самый распространенный в мире язык. Ну правда, что тут может не нравиться?

Решение казалось таким простым. И в двух кварталах от нашего дома в центре Шанхая находился детский сад «Сун Цин Лин», то самое заведение – по понятиям состоятельных горожан-китайцев. В детсад «Сун Цин Лин» сдавали своих трех-шестилетних детей большие шишки Коммунистической партии, богатые дельцы, знаменитости и крупные торговцы недвижимостью. Проходя мимо этого садика по выходным, я время от времени замечала, как молодые родители-китайцы всматриваются сквозь решетку садовских ворот, будто грезят о безграничном будущем своих чад. Оказавшись в культуре, где первые годы жизни считаются решающими и бытует присловье: 不要输在起跑线上 – «Не проиграй на старте», – мы поняли, что «Сун Цин Лин» – едва ли не лучший вариант дошкольного образования в Китае.

Преображение случилось почти тут же. Начался учебный год, и я заметила, что мой обычно буйный малолетка превращается в настоящего маленького школьника. Рэйни прилежно здоровался с воспитателями: «Лаоши цзао!» – «Доброе утро, учитель!» Он теперь подчинялся любому приказу учителя, терпеливо ждал своей очереди и выполнял мелкие поручения по дому, когда его об этом просили.

Начал он схватывать и мандарин – попутно с тем, что в китайской культуре ценится: с трудолюбием и научным знанием. Однажды Рэйни попытался разобрать значение одной китайской фразы, которую услыхал на занятиях.

– Что такое «цунмин»? – спросил он, глядя на меня распахнутыми карими глазищами.

– «Цунмин» означает «смышленый», Рэйни, – ответила я.

– О, это хорошо. Я хочу быть смышленым, – отозвался он, качая головой. Наморщил нос. – А что такое «кэ ай»?

– «Миленький», – сказала я, и глаза у него сделались еще шире.

– Ой! Миленьким я быть не хочу. Хочу быть смышленым, – объявил Рэйни.

Как-то раз вечером он появился из садика с блестящей красной звездочкой, налепленной на лоб.

– Кто это тебе звездочку прилепил? – спросила я у сына.

– Мой учитель! Я хорошо учился, – чирикнул Рэйни в ответ, подняв на меня взгляд, пока я всматривалась в его лицо.

– А за что дают красную звездочку? – поинтересовалась я из вечного любопытства к его садовским делам. – За то, что быстро бегаешь?

Рэйни рассмеялся – утробно, из самого живота, словно я только что произнесла самое нелепое в его жизни.

– Мам, за беготню по классу мне никогда звездочку не дадут, – выговорил он, ухмыляясь, в глазах – искорки. – Ее дают, если сидеть смирно.

Сидеть смирно? Я мгновенно осознала ошибочность собственных допущений. В Америке ученика могут наградить за исключительные усилия или достижения, за то, что высунулся дальше прочих. В Китае звездочку дают за неприметность и выполнение приказов. В этом американская культура знаменитостей противопоставлена китайской культуре образцового гражданина, культура, где принято выделяться, – культуре, где принято подстраиваться: личная блистательность против добродетели коллективного поведения.

Китайский подход мне, разумеется, был знаком: я дочь китайских иммигрантов в Америку. Однако я в то же время – и продукт американской государственной школьной системы и культуры личного выбора, а потому как родитель желала, чтобы хорошее прививалось по правильным причинам – твердой, но легкой, как перышко, рукой. Я задумалась: правильные ли ценности прививают Рэйни его наставники?

– Зачем ты сидишь? Они вас в садике заставляют сидеть? Ты обязан сидеть? – спросила я у Рэйни, голос у меня с каждым следующим вопросом взвивался все выше, а говорила я все быстрее.

Но мой обстрел вопросами оказался для трехлетнего ребенка перебором. Мой муж Роб сказал мне, что со стороны это выглядело, будто я спрашиваю: «Не нарушили ли твои права человека?»

Через несколько недель во время ужина – жареный тофу – Рэйни вдруг объявил:

– Давайте не будем разговаривать за едой.

– Ты где этого набрался? – спросила я, немедля бросаясь в атаку. – Тебе учителя так велели?

Тут уж и Роб опешил.

– Вам, значит, нельзя разговаривать за обедом, Рэйни?

– Нельзя. Бэй-Бэй и Мэй-Мэй болтали, и учитель сказал: «Молчать». Иногда учителя на нас сердятся, – сказал Рэйни, а Роб покачал головой.

Едва ли не самые нежные воспоминания из моего техасского детства связаны со школьными обедами: за столом мы учились обменивать бутерброды с арахисовым маслом на бутерброды с ветчиной, договариваться об играх и пятничных сходках, собирать голоса для выборов в ученический совет; там же крепли дружбы – на пределе доступной нам громкости. Роб тоже учился в американской школе и, сдается мне, с трудом представлял, как его собственного сына можно заставить помалкивать над колбасой (ну или, в нашем случае, – над соей).

В Китае, как мне стало ясно, воспитание ученика-«звезды» начиналось в самые ранние годы с укрощения порывов. Втиснутый среди остальных двадцати семи одноклассников-китайцев, усаженный на крошечный стульчик, мой сын научился держать руки на коленках, спину – прямо, а ступни ставить параллельно друг другу. Выучился не ерзать ни при каких обстоятельствах и не шаркать по полу, ибо иначе запросто можно было навлечь учительский гнев. Рэйни понял, что ему ни в коем случае нельзя трогать ребенка, сидящего рядом, разговаривать, когда говорит учитель, или вставать попить без разрешения. А сверх того, он понял: привлекать к себе внимание учителя стоит в последнюю очередь.

Красная звездочка стала ему наградой за то, что молча сидел на стуле, – мой сын показал себя образцовым курсантом. Хотя детский говорок у Рэйни получался спотыкливыми фразами, дома он отчетливо донес до нас одно: наклейку-звездочку он не снимет. Рэйни уселся с ней за обеденный стол, гордо вскинув голову к потолку. Ходил с ней и на футбольную тренировку, и к однокласснику на день рождения. Отказался отклеить, даже когда я собралась умыть его.