Читать книгу "Susan Sontag. Женщина, которая изменила культуру XX века - Бенджамин Мозер"

«Не надо ничего личного! Все должно быть сухо!..Пишите в третьем лице так много, как это только возможно… Ничего не проверять!.. Не забывайте о том, что лишь немногие смогут увидеть минимальную толику правды, не говоря уже обо всей правде в целом… Когда люди говорят, они открываются, вне зависимости от того, говорят правду или лгут… Не забывайте, что любая ложь, которую вам даже сознательно говорят, зачастую оказывается более важной, чем сказанная со всей возможной искренностью правда. Не поправляйте людей и не пытайтесь найти в их словах скрытый смысл»[1686].

Давид читал ей «Дон Жуана». Перрон, в надежде на то, что выведет ее на разговор о смерти, – «Смерть Ивана Ильича». Она не хотела говорить о смерти, хотя ближе к концу несколько раз высказалась. Она вызвала к себе Давида: «Самое важное, что я оставляю, – это мои дневники. Кое-что придется изъять (она имела в виду имена своих любовников и любовниц), но дневники надо опубликовать»[1687]. Она выбрала музыку, под которую должны пройти ее собственные похороны: сонату для фортепиано № 32 Бетховена (последнюю написанную композитором сонату) и один из его последних струнных квартетов – квартет № 15. Об этом квартете Бетховена Эллиот писал Стивену Спенсеру так: «Я могу слушать его бесконечно. В некоторых его последних произведениях есть что-то божественное, по крайней мере, большее, чем человеческая радость по поводу того, что человек смиряется и ощущает чувство облегчения после невероятных страданий»[1688].

Но чувство смирения к Зонтаг так и не приходило. Доктор Нимер рассказал ей о новом экспериментальном чудо-лекарстве, и она воспряла духом, что поразило познакомившегося с ней в то время доктора Марселя ван ден Бринка, который писал, что ее бросает из крайности в крайность: «Я уже больше не могу. Все безнадежно» – и спустя несколько секунд: «Я не буду сдаваться. Дайте мне это лекарство». Бринк сомневался в том, что Зонтаг стоит сильно обнадеживать. «Возникает проблема того, что мы питаем ее тщетными надеждами». Состояние ее здоровья было таким, что никакое новое лечение не смогло бы его изменить.

«Обычно находящиеся в подобной ситуации люди устают от долгой борьбы. Может, раз или два они могут попросить: «Нет, нет, дайте мне новое лекарство, может, оно меня спасет». Она так и умерла в состоянии качающегося маятника. С промежутком в несколько секунд ее мнение менялось от «я больше не могу, я хочу сдаться» до «нет, на самом деле, дайте, пожалуйста, это лекарство». Такое поведение встречается редко. Мне не часто приходилось наблюдать пациентов, которые ведут себя так до последней секунды»[1689].

ЕЙ НАДО БЫЛО ОСТАВАТЬСЯ В ЖИВЫХ, У НЕЕ БЫЛА РАБОТА. ОНА НЕ МОГЛА ВЗЯТЬ И ОТПУСТИТЬ СТАНДАРТЫ ПЕРФЕКЦИОНИЗМА, КОТОРЫЕ УСТАНОВИЛА ДЛЯ СЕБЯ ЕЩЕ РЕБЕНКОМ.

Она, «когда могла говорить, говорила о том, что сделает, когда выпишется из больницы, – писал Давид. – Она может начать писать по-другому, познакомиться с новыми людьми, сделать то, что хотела и планировала сделать»[1690]. Когда однажды Эндрю Вили застал ее спящей, она принялась настаивать на том, что не спала. Нет, она не спала, она работала[1691].

Во сне ее преследовали кошмары. Однажды ночью в декабре ей приснилось, что за ней гонится Гитлер. 18 декабря Шэрон с удивлением увидела, что Зонтаг пытается быть вежливой и обходительной с медсестрой, которая ей совсем не нравилась. Причина – параноидальное наваждение. Она думала, что медсестры по ночам устраивают тайные встречи, на которых решили, что Зонтаг – невежливая, плохая и надо ее проучить. Сьюзен решила завоевать доверие медсестер[1692].

В молодости Сьюзен записала в дневнике предсмертные слова некоторых великих людей. Гертруда Стайн вышла из комы и потребовала у своей компаньонки: «Алис, Алис, так какой же ответ?»

«Ответа нет», – отвечала ей Алис Токлас.

«Да, ну ладно… Тогда какой вопрос?» – спросила Стайн.

О Генри Джеймсе Зонтаг писала: «Remington был единственной пишущей машинкой, звук которой он спокойно переносил, + на смертном одре в последние минуты он попросил принести свой Remington. Его секретарша начала печатать. Джеймс умер под звуки пишущей машинки. Флоберу это бы понравилось – пафос профессии писателя»[1693].

«Вытащи меня отсюда», – умоляла Зонтаг, хватаясь за рукав Энни в день Рождества. Энни надо было лететь во Флориду, где спустя шесть недель умер ее отец[1694]. Энни рассказывала: «Я ее поцеловала. Сказала, что люблю ее, и она сказала, что меня любит»[1695]. 26 декабря, хватая ртом воздух, она говорила лишь о двух людях: о Бродском и своей матери[1696]. 27 декабря она спросила: «Давид здесь?» Тот ответил, что здесь, и она произнесла: «Я хочу сказать тебе…»[1697], а потом уже больше ничего.

Подпись

Сьюзен Зонтаг, Нью-Йорк, 11 февраля 2000.

Фото: Ричард Аведон.

Эпилог

Тело и его метафоры

Зонтаг умерла 28 декабря в 7.10 утра. После ее смерти Давид раздвинул края ее больничного халата и обнаружил, что все ее тело было сплошным сине-черным синяком[1698]. Стоявшие рядом ее друзья увидели, что он наклонился и поцеловал рубцы от мастэктомии[1699]. Другому самому близкому к этой женщине человеку нужны были свои доказательства того, что Зонтаг мертва. В часовне при больнице Энни переодела тело Зонтаг в наряд Fortuny, который они вместе купили в Милане. И сделала несколько фотографий, на которых мы видим труп, одетый в красивое платье. Самый известный писатель своего поколения ушел из жизни.