Читать книгу "Карфаген смеется - Майкл Муркок"

Джон Хевер предпочитал общество людей кино (полагаю, что он навсегда сохранил любовь к большому экрану) и часто приглашал меня куда-нибудь на обед или на уик-энд. Думаю, у него были особые причины так действовать: Хевер хотел доказать даже этому спокойному миру, что его отношения с миссис Корнелиус исключительно платонические. Я играл роль дуэньи (хотя, разумеется, стал жертвой обычных отвратительных сплетен). Именно так мне наконец удалось проникнуть в Пикфэр[320]. Этот особняк стал непретенциозным воплощением хорошего вкуса, созданным под влиянием псевдотюдоровского стиля, столь популярного в Англии, – его не называли дворцом, его богатство не нуждалось в рекламе. Здесь были отдельные элементы швейцарского шале, кое-где виднелись следы испанской архитектуры, но в основном Пикфэйр, со всеми пятнадцатью акрами благоустроенной территории, напоминал идеальную английскую усадьбу, даже огромный бассейн не казался чрезмерным. За обедом я разговорился с очаровательным атлетом, который не вспомнил о нашей прошлой встрече. Дагги оказался прекрасным хозяином. Узнав о моем интересе к океанским лайнерам, он достал семейный фотоальбом. Больше всего ему запомнилась поездка на «Лапландии» с Мэри: «Потому что это был наш медовый месяц». Тогда он как раз заканчивал работу над «Багдадским вором» – возможно, самым экзотическим его фильмом. В доме висело множество эскизов. Минареты, купола и зубчатые стены напомнили мне о Константинополе. Здесь воплотилась Азия – такая, какой она должна быть. Фэрбенкс никогда не считал денег, строя декорации. Он создавал большие и маленькие города, замки и горы в натуральную величину. Вот что убеждало зрителей в реальности историй. Мэри Пикфорд тогда рассталась с детством и попыталась стать более модной «джазовой деткой», сыграв Дороти Вернон из Хэддон-холла. Я видел ее «Розиту» и был глубоко разочарован. От имени всех поклонников я попросил ее вернуться к более невинным ролям. Мэри очень вежливо начала объяснять, чего пыталась добиться, но тут нас прервал ее муж, явно страдавший от ревности. Эта вспышка заставила всех собравшихся на мгновение умолкнуть. Никто не сомневался, что я подкатывал к его жене. Я сделал вид, что не заметил перешептываний и даже упоминаний о какой-то жидовской ящерице, особенно странных, учитывая тот факт, что не меньше половины гостей были еврейского происхождения.

Это меня поначалу поразило. Евреи, которые обосновались на холмах вокруг Голливуда, ничем не напоминали тех, которых я видел на Украине. Сэмюэль Голдфиш, например, был человеком исключительно элегантным и образованным. Он сказал мне по секрету, что в детстве восхищался Шекспиром. Он по-настоящему хотел лишь одного: перенести эти великие драмы на киноэкран.

– Это – истории, – уверенно говорил он. – А истории – это истории, как к ним ни относись.

Он и Дружище Хевер уже стали сопродюсерами двух успешных фильмов – «Тесс из рода д’Эрбервиллей» и «Башни лжи». Хевер рассказал ему, что я – автор успешной пьесы, которая в течение года собирала на гастролях полные залы. Когда я описал сюжет, он одобрительно кивнул. Голдфиш признался, что интересуется этой темой, и с подходящими актерами сможет добиться очень хорошего результата. Он предложил мне отпечатать резюме и прислать ему.

– Хотя, если Дружище доволен, то, надо полагать, и я буду доволен.

Потом, чтобы сгладить некоторую неловкость, Мэри Пикфорд хлопнула в ладоши и пригласила всех в другую комнату, «чтобы посмотреть киношку». Мы увидели «Мертона фильмов» с Гленном Хантером и Виолой Даной, которые сидели рядом с нами в зале! Это была забавная комедия – сегодня такие называют сатирическими – о кинопромышленности. Некоторые намеки показались мне туманными, но киношники сочли эти загадочные для меня сцены наиболее забавными. Позднее я гораздо лучше узнал голливудских аристократов, но те первые несколько недель, пьянящие и чарующие, стали едва ли не самыми чудесными в моей жизни. Никогда не повторится тот восторг, который я испытал при встрече с Тедой Барой[321]. Я нашел ее милой, воспитанной леди. В ее доме царила приятная, почти стародевическая атмосфера, за исключением одной комнаты, украшенной memento mori[322], восточными гобеленами, тигриными шкурами и саркофагами. Она смущенно объяснила, что фотографировалась только там. Она хотела играть такие же роли, как Гиш или Пикфорд, но все вокруг настаивали, чтобы она всегда оставалась женщиной-вамп. Такое давление мне знакомо. Все мы, до некоторой степени, играем роли, которых от нас требует общество.

Один из немногих голливудских иудеев, которых я счел вульгарными, приехал из Киева. Я сразу его разгадал. Мы видели таких Селзников[323] на Подоле, они расхаживали в ярких костюмах, демонстрировали кольца и золотые цепочки для часов, курили огромные сигары, выставляя напоказ богатство. Неудивительно, что иногда простые городские жители выступали против них. Селзник хвастался мне, что в 1917 году послал царю телеграмму. Он вспоминал о своей жестокой шутке, развалившись среди бархата и атласа в гостиной Клары Боу, куда нас с миссис Корнелиус (для разнообразия без Хевера) пригласили на чай. Мисс Боу оказалась радушной и заботливой хозяйкой.

– Понимаете, я узнал, что царь отрекся. Таки я себе думаю, какого же черта? Я пошлю ему телеграмму. И знаете, что я ему написал? Вы и ваша полиция нехорошо со мной обходились, когда я был мальчиком в Киеве. И вот-таки я и многие мои люди приехали в Америку. И мы хорошо здесь живем. Теперь мне и говорят, что вы без работы. Про ваших казаков даже не буду вспоминать. Готов предложить вам роль в кино. Назначьте себе зарплату. Ответ за мой счет. Привет семье.

Многие сочли это забавным. Я – нет. Я извинился и ушел.

Малыш Корнелиус часто спрашивает меня о доме Херста[324]. Его не закончили в 1924 году, и очень немногие видели, что там делалось. Херст постоянно вносил изменения в проект, добавляя новые флигели прежде, чем достраивали предшествующие. Позже меня пригласили в его «Волшебный замок» вместе со множеством скучных промышленников, инженеров и редакторов. Мэрион Дэвис[325] была очаровательна. Херст напоминал Цеппелина, говорил он негромким, птичьим голоском и почти не обращал внимания на окружающий мир – даже на тот, который он сам построил. У Херста никому не позволяли пить алкоголь, но многие киношники тайком нюхали кокаин. Конечно, к тому времени у меня появились превосходные поставщики. В определенных кругах о человеке судили по качеству порошка – точно так же, как о французском дворянине судили по качеству его винного погреба. Mir ist warm. Vifl iz der zeyger?[326] Куда более волнующей стала для меня встреча со старым южным джентльменом, тем великим гением, который напоминал солдата, а не шоумена, первым правителем призрачного города, Дэвидом У. Гриффитом. Оказалось, он находился на студии «Ласки», когда мы с Хевером привезли туда миссис Корнелиус, чтобы устроить кинопробы.