Читать книгу "Карфаген смеется - Майкл Муркок"

Когда я счастлив, мне всегда работается легко. Пришлось слегка надавить на Хевера, но это было вполне оправданно. Проект оказался превосходным. Двигатель показывал недурные результаты. Он мог увеличить и без того чудовищное состояние Хевера, подтвердив правоту принятого решения. Дружище и миссис Корнелиус иногда посещали мастерскую, но они были настолько заняты друг другом, что практически не воспринимали моих описаний. Это меня не беспокоило. Я предпочитал работать, когда у меня над душой никто не стоял. Миссис Корнелиус никогда не узнала, что я помог склонить чашу весов в ее пользу; я получил от Хевера надежные гарантии, а не просто положился на мимолетное безумное увлечение. Она вот-вот должна была стать кинозвездой. Мне не в чем себя винить. Wer hat gewennen? Das Spiel war unent schieden[312]. Все были довольны.

Und nun ist der Traum Wirklichkeit. Es ist höchste Zeit, dass ich auf main Schiff zurükhehre. Karthago wird von einem glühenden Hass auf die Weissen verzehrt, die er als Wurzel alien Übels in der Welt betrachtet, – obwohl ich andereseits wieder gehört habe, dass sinige weisse Wissenschaftler in seinen Diensten stehen. Seine Mittel wachsen folglich ständig. Gelt…[313] Золотые купола возносятся над Атлантой, над Одессой, над Спартой. Эти купола возвышаются в Джексоне и Джубиле; медные и оловянные, как в Киеве, они растут в Санкт-Петербурге, штат Флорида, и в крупных городах Алабамы, среди красного кирпича; они выше купола Христа Спасителя, но это купола не Чести и Закона, а всего лишь демократии. Часы бьют, солнечный шар слепит; красно-бело-синий флаг развевается на блестящем столбе; мне кажется, на этом месте должно быть русское распятие. И эти сапфировые небеса – неужто они никогда не станут серебряными? Аллигаторы в Аркадии валяются в грязи в металлических резервуарах. Их тяжелые челюсти с треском сжимаются, блестят неровные зубы; они валятся друг на друга, они забывают о смерти – ведь они прожили так долго. Маленькие сородичи атлантических чудовищ, слепые воплощения будущего Карфагена; теперь из них сделают сумочки для домохозяек из Беверли-Хиллз, ботинки для поющих ковбоев и пояса для дантистов-миллионеров. Еврей в Аркадии был добр. Wir steigen unter leichtem Schaukeln vom Bodenauf, wobei der Motor sin kaum varnehmbares Schnurren von sich gab[314]. Я прибыл в Аркадию, не подозревая о существовании тех древних монстров. Они не знали, что созданы ради прибыли. Еврей дал мне тепло и дал мне пищу. Своими руками он кормил меня; своими сухими губами он даровал мне пророчество. Возможно, я ошибся, когда поверил ему. Der blut, der toyt, der kamf, der blitz, der synemmen, der oyfgeheybung![315]

Der oyfegebrakhtkayt! Ich haben das Opferbereit, meine Glaube, meine Schöpferdrang, meine Arbeit, mein Genie, meine Jugden, mein Kamerad, mein Kampf, meine Mission, mein Engel, mein Schicksal. Я силен в этом. Karthago nicht viel von der Art der Leute wusste. Das Geheimnis seiner Kraft? Der shtof![316] Когда они забрали его у меня, я ненадолго ослабел. Но есть такая вещь, как возрождение. Вот чего они не понимают. Еврей обещал мне спасение, у него были добрые глаза. В этой иной Аркадии я слышу вялый стук насосов, слышу, как скребут когти по стальному полу. Эти аллигаторы… От них пахнет злом древнего Карфагена. Я заглядываю по ту сторону забора – и они усмехаются вслед, разевая пасти. Он был нежен. Самый лучший из евреев. Der shtof никогда не был der Mayster. Ikh bin abn meditsin-mayster[317]. Он сказал, что собирался найти работу в одесской газете. Он готовился принять большевиков, когда они придут. Возможно, он уже был одним из них. Я сел в трамвай, следовавший вдоль побережья. Я больше никогда его не видел.

Der Engelsfestung eybik iz. Ikh bin dorshtik. Ikh bin hungerik. Vos iz dos? La Cite de…[318] Город Ангелов вечен; он должен стать новой Византией. Она поглотит и извергнет Карфаген, изгнав все, что ей не нужно. Святой лес – место, где Парсифаль обнаружил чашу Грааля. Здесь все должны обрести спасение, здесь, на последнем берегу. Мы странствовали так долго. Карфаген не сможет победить здесь, хотя его угроза сохранится всегда. По крайней мере, я в это верил. Может, я стал слишком самонадеянным и ленивым под добрым южным калифорнийским солнцем. Говорят, такое со многими случается. Возможно, меня обольстили здешняя роскошь, шарм, аристократичность. Сомнений не было – я блаженствовал.

Моя машина строилась так стремительно, что вскоре у меня появилось свободное время, и я зачастую проводил его с друзьями, посещая дома их знакомых. По большей части эти N’divim, эти новые принцы, были наделены изяществом и остроумием, которых обычно недоставало их европейским коллегам. Их мир постоянно расширялся и менялся – с помощью искусства, промышленности и интеллекта. Они имели все основания держаться с достоинством, строить дворцы среди покрытых лесами холмов и чувствовать свою принадлежность к высшему сословию. Им не нравилась никчемная мораль, которая служит буржуа оправданием его недостатков. И все-таки они никогда не порицали своих европейских предшественников и не смеялись над ними. Конечно, они взяли у европейцев так много, что иногда казалось: в Старом Свете ничего не осталось, все увезли в Новый Свет и собрали здесь. Гобелены эпохи Возрождения, столы времен Иакова I и люстры Людовика – все подлинные. В домах, которые я посещал, было очень много таких вещей. Но почти в каждом большом особняке можно было отыскать и сугубо американские детали.

В середине июля 1924 года я навестил мистера и миссис Том Микс[319]. Французская мебель и средневековые доспехи, шотландские щиты и старинные палаши соседствовали в их особняке с индейскими головными уборами, коллекцией обитых серебром седел и другими сувенирами с Дикого Запада. Это была гостеприимная и скромная пара. Миссис Микс очень тепло встретила меня. Она сказала, что я вылитый Валентино. Конечно, я немного напоминал этого актера – прежде всего цветом глаз и кожи, – но я решительно заявил, что в моих жилах нет ни капли итальянской крови.