Читать книгу "Подвиг Севастополя 1942. Готенланд - Виктор Костевич"

* * *

И все же с Листом встретиться пришлось. Из редакции поступило требование срочно прислать беседу с советским военнопленным. Желательно не из числа сотрудничающих – чтобы читатели сумели оценить нашу непредвзятость и объективность. Я уже собрался выехать в фильтрационный лагерь, когда Грубер сказал, что в Симферополь прикатил его давний университетский знакомый, ныне моряк и сотрудник «одной закрытой организации». Здесь он занимается исключительно тем, что беседует с русскими пленными. «Завтра уедет, так что следует поторопиться. Отвяжетесь сразу от этого дела, чтобы голова не болела». Я согласился, еще не зная, где именно сидит капитан-лейтенант, а когда узнал, было поздно, потому что тот нас ожидал. Отказаться у меня не хватило духу. Ведь Груберов коллега был ни в чем не виноват. «Только не кидайтесь на Листа, если он вдруг притащится, – попросил меня Клаус. – Я и сам бы его убил, но увы…»

Капитан-лейтенант N был откровенно нам рад. Его помощница, фрау Воронов, была рада не в меньшей степени. Новые люди, мужчины, вполне собой пристойные. Возможно, чуть излишне худощавая, но с изящным и вызывающим симпатию задиком, она проворно перебирала крепкими ножками, выглядывавшими из-под узкой черной юбки до колен. На столе очутились три бутылки холодного пива, на их горлышках, подобно поту, серебрились капельки воды. От разложенного на тарелках салями исходил головокружительный аромат.

Грубер украдкой от меня – жалея мои чувства? – разглядывал фрау Воронов. Та, в свою очередь, приветливо нам улыбалась, словно не зная еще, кому ей отдать предпочтение. Повадки капитан-лейтенанта, носившего приставку «фон», были аристократичны в лучшем смысле слова – это когда собеседник неожиданно для себя самого вдруг ощущает себя аристократом, умным, утонченным и интеллигентным. Мужчиной капитан был тоже представительным, и я не сразу сумел понять, насколько он близок со своей помощницей.

Как волк из басни, вскоре заявился Лист. Притащил две бутылки коллекционного хереса. Вытер пот со лба и как ни в чем не бывало сообщил мне и Груберу:

– Тут этого добра… За все наши муки. Кстати, у американских друзей сегодня праздник. День независимости. Но за них мы пить не станем. За победу, Флавио.

Медленно цедя показавшуюся мне отвратительной жидкость, я мысленно пожелал Германской империи прямо противоположного – по возможности со смертельным исходом для всех чинов СС начиная с унтерштурмфюреров, а также для половины шарфюреров и четверти рядовых. Лист уже успел пронюхать о цели моего визита и, пока капитан-лейтенант размышлял, кого бы нам предложить в собеседники, уверенно заявил:

– Зачем далеко ходить? Мы только что одного допрашивали. Чрезвычайно занятный субъект. Фрау Воронов, спросите у Закеева, гордого юношу еще не пристрелили? Только возвращайтесь, нам без вас будет скучно.

Гордого юношу еще не пристрелили. Фрау Воронов села на стул, в небольшом отдалении от стола. Черная юбка, слегка оттянувшись назад, обнажила не совсем, но все же круглые коленки и приятно полную при общей поджарости нижнюю часть бедра. Шелковые, телесного цвета чулки смотрелись довольно дорого. Черные туфельки с умеренно высоким и тонким каблуком подчеркивали изящный подъем стопы. За проведенные в России месяцы я отвык от хороших вещей и увидеть их в месте, подобном этому, ожидал в наименьшей степени. Фрау Воронов заметила мой взгляд и, не меняя выражения лица, дала мне возможность почувствовать свое расположение и теплоту своей нежной души.

Лист и Грубер о чем-то болтали. Капитан-лейтенант, отказавшись от хереса, налил себе полкружки пива. Фрау Воронов смотрела на меня, я, проявляя вежливость, на нее. Изредка мы перебрасывались фразами, сообщая друг другу, кто где родился, живет и трудится, незаметно выясняя по ходу наиболее существенные детали. Она была вдова, я был практически свободен, любил своих детей и уважал свою супругу, но, как известно, жизнь есть жизнь, ах да, конечно, понимаю. Капитан-лейтенант, добродушно улыбаясь, неторопливо потягивал пиво. От беседы нас отвлек солдат, доложивший Листу о прибытии обещанного субъекта.

– Вам понравится, Флавио, гарантирую, – заявил мне радостно оберштурмфюрер. – Всего лишь младший лейтенант, но до чего же характерный типаж.

Русского ввели и усадили в метре от стола, на табурет, привинченный к полу. Я перенес свой стул на противоположную сторону и поставил возле стула капитан-лейтенанта. Фрау Воронов моментально оказалась рядом и принялась раскладывать перед собой бумаги. Лист опустился в кресло у окна, туда же подтащил свой стул и Грубер. Трое немцев, итальянец и молодая красивая русская женщина оказались на одной стороне. Младший лейтенант – на другой. Массивное бюро капитан-лейтенанта N обозначило линию фронта.

Глаза его были полузакрыты. Он покачивался на табурете, судорожно вцепившись руками в края и, казалось, из последних сил сдерживал рвущийся изнутри стон. Перед тем как привести его к нам, его попытались отмыть, но на кистях остались следы кровоподтеков. Планка военной рубахи, выбеленной солнцем, пропахшей пылью, кровью, бензином, была не застегнута, не было пуговиц, край ворота, когда-то на скорую руку прихваченный ниткой, вновь оторвался и просто свисал.

Минуты три царила тишина. Молчал даже оберштурмфюрер. Потом капитан-лейтенант произнес, как мне показалось – грустно:

– Ну, поговорили с соотечественниками? Общение было приятным?

Спина фрау Воронов чуть напряглась. Оберштурмфюрер ухмыльнулся.

– Не очень, – ответил с трудом лейтенант. Слабый, охрипший голос был исполнен равнодушия и тоски.

– Но, похоже, оно пошло вам на пользу, – констатировал капитан-лейтенант. – Вот вы уже и не требуете, чтоб с вами говорили непременно по-русски и не отмалчиваетесь через раз. А у меня для вас приятный сюрприз: я предоставлю вам уникальную возможность себя обессмертить. Несколько слов для прессы – нашему итальянскому другу.

Младший лейтенант посмотрел в мою сторону, угадав итальянскую прессу именно во мне. Проницательности здесь не требовалось, прочие мужчины носили немецкую форму. Я посмотрел ему прямо в глаза. Представился. Он ответил движением мышц лица. Не исключено, что просто сглотнул, измученный усталостью и болью.

Долгого разговора не получилось. На мои вопросы он отвечал неохотно. Имя, звание, место рождения, местонахождение военного училища, полтора и даже меньше месяца на фронте, номер дивизии и полка – все это было известно и так. Почему вы сопротивлялись? Понятно почему. Почему не сдались добровольно? Тоже понятно. Разве? Ведь ваше сопротивление было бессмысленно. В сорок первом оно тоже казалось бессмысленным, но немцы не взяли Ленинграда…

– Петербурга, – перевел Лист с советского языка.

И из-под Москвы их отбросили на двести километров. (Фрау Воронов поморщилась.) И из Таганрога выперли, и из Ростова. И в Донбассе потеснили.

– Ну, – усмехнулся капитан-лейтенант, – это были временные трудности. Зато теперь мы в Севастополе. Тоже ведь взяли не сразу. Но взяли. Где гарантия, что так не будет в Петербурге или в Москве?

Голос его не показался мне уверенным. Листу, пожалуй, тоже. По лицу оберштурмфюрера пробежала тень язвительной ухмылки. Похоже, его забавлял сам факт дискуссии с военнопленным. С другой же стороны, ради прессы можно было и развлечься.