Читать книгу "Подвиг Севастополя 1942. Готенланд - Виктор Костевич"

Спасаевский сгинул в тюрьме вскоре после пятьдесят третьего. Оська Мерман зато прожил долго. Оськин сын приобрел известность стойкой борьбой за право советских евреев выезжать на историческую родину – и в семьдесят шестом году благополучно перебрался в Сан-Франциско.

Майор Бергман был раненным захвачен в плен. В знак уважения к заслуженному и храброму арийскому офицеру ему предложили не только жизнь, но и службу в германских вооруженных силах. На своем родном немецком языке он послал доброхотов подальше, чем поставил тех в довольно глупое положение. Оставался единственный выход – расстрел.

Вардан Меликян умер от голода в партизанском отряде на Ай-Петринской яйле. Произошло это в марте сорок третьего. Тогда было много таких смертей – после падения Севастополя связь с Большой землей надолго была утрачена. Его выжившие товарищи после освобождения полуострова вновь сделались бойцами регулярной Красной Армии.

Один из них, Мухин, дважды раненный на фронте и сменивший не одно подразделение, дошел до Нижней Австрии. Имел медаль «За оборону Севастополя». Памятуя науку сергеевской роты, держался, покуда мог, – даже вступив в Румынию и Венгрию, когда подобные ему не очень уже и стеснялись. А вот добравшись до рейха, не выдержал. Был расстрелян в Хайлигенкройце по приговору военного трибунала весной 1945 года. То ли за мародерство, то ли за изнасилование. Не исключено – за то и другое разом. Знавшие его говорили, мужику не повезло – мог бы жить и жить, да надо было кого-то шлепнуть ради дисциплины, а он возьми и попадись под горячую руку вконец озверевшему коменданту.

Аверин войну окончил младшим лейтенантом. После университета стал писать для районной, а затем для областной газеты. Потом стал и просто писать, для души, сочинив три небольшие фронтовые повести. Уровня первопроходцев он, возможно, не достиг, но что-то свое сказал. Правда, сказал не о Севастополе. О Севастополе – не получалось. Он слишком многое знал, и хотелось писать о том, о чем писать категорически возбранялось.

Член Союза писателей Алексей Аверин умер осенью девяносто второго. Успев увидеть по телевизору взвившийся над Кремлем трехцветный русский флаг и вспомнив странные свои беседы с младшим лейтенантом Старовольским.

Почти невероятный факт – Алексей умудрился сохранить звездочку от лейтенантской пилотки и красноармейскую книжку Марины. Два года носил их с собой в партизанах, а в сорок четвертом послал с оказией домой, строго наказав своей матери – беречь. Она сберегла. Это всё, что осталось от младшего лейтенанта и от младшего сержанта медслужбы.

Как человеку именитому Алексею приходилось выступать перед детьми в лучших школах областного центра. И хотя его тошнило от названий, которые давали этим мероприятиям затурканные «русачки» и «исторички» (самым безобидным было «Никто не забыт и ничто не забыто»), он считал своим долгом приходить и общаться. Стараясь быть честным – но так, чтобы не подвести педколлектив.

Детям, слушавшим Аверина, и миллионам других детей внушали – герои бессмертны, потому что бессмертна память о подвиге. Некоторые мальчики, обладавшие здравыми представлениями об историческом процессе, догадывались, что так быть не может. Кто бы вспомнил теперь всех героев Отечественной войны с Наполеоном Бонапартом?

Но естественное забвение оказалось не единственной причиной невозможности бессмертия. Вот что написал один киевский семиклассник, правнук сестры Старовольского, в русскоязычном сочинении на тему «Война и национальное примирение в Украине»: «Мои родичи подчас российско-германской войны 1941-1945 годов служили в российском войске. Брат моей прабабы потерялся в Крыму. Но жаль, настоящих вояков в моей родине не было – никто из них не воевал за Украину. Я завидую моим ивано-франковским приятелям, чьи прадеды дрались за нашу вольность в шеренгах Украинской повстанческой армии».

А вы говорите – память.

* * *

Если абстрагироваться от сотен тысяч погибших, раненых и искалеченных на фронте, а также повешенных, расстрелянных, сожженных и удушенных газами, то наиболее пострадавшими от войны в Крыму, несомненно, окажутся крымские татары. Но говорить на эту тему нам сегодня не хочется. Потому что тогда придется или оправдывать массовый коллаборационизм, или обелять малосимпатичных лиц вроде Джугашвили и Берия, или пускаться в длинные и ненужные рассуждения о сложностях отечественной истории. Просто не будем забывать, что после нормализации внутренних отношений в СССР, пришедшейся на вторую половину пятидесятых годов, обвинение в сотрудничестве с оккупантами с крымских татар как народа было снято, а со временем, хотя и не скоро, они получили возможность вернуться на полуостров. О деталях и аспектах возвращения промолчим. Наша книга – роман, а не дискуссионная площадка.

Сеит Абибулаев в сорок четвертом году тоже стал жертвой огульного обвинения. Был выслан в Казахстан. Когда же всех сосланных так же огульно объявили жертвами режима, с удивлением осознал, что его с другими фронтовиками и партизанами второй раз подряд поставили на одну доску с предателями и коллаборационистами.

Вернувшись на родину, Сеит с тоской наблюдал, как кучка крикливых людей, дискредитируя соплеменников в глазах других крымчан, занимается захватом земель, вымогает льготы и активно сотрудничает с новыми киевскими властями – подобно тому как их деды сотрудничали с Великогерманским рейхом.

Сердце его остановилось 18 мая 2004 года. Старость. Что же еще?

* * *

А вот другим жителям полуострова спустя десять лет по освобождении судьба преподнесла сюрприз. В пятьдесят четвертом году Крымская область была неожиданно выведена из состава РСФСР и передана Украинской Советской Социалистической Республике. Реальным главой тогдашнего Советского Союза был Никита Хрущев, некогда – первый секретарь украинского ЦК и, соответственно, бывшее первое лицо УССР.

В ту пору мало кто придал эпохальному событию особое значение. Смена вывески не меняла содержания, а состоявшееся пару лет вскоре разоблачение преступлений Джугашвили и демонтаж террористического режима затмили буквально всё. Отдельные советские граждане, проживавшие в некогда польской Галиции, усматривали в загадочном деянии Хрущева очередные московские козни, имевшие целью сократить на территории УССР процент сознательного украинского населения. У нас на Юге оно даже если и украинское, то почему-то почти всегда несознательное.

Однако когда в девяносто первом дело дошло до распада государства и расчленения страны, те же самые советские граждане незамедлительно позабыли о давних своих ламентациях и вцепились в наш Крым смертельной манштейновской хваткой. Теперь севастопольцы арендуют у них свой город, и в севастопольских бухтах стоит не один, а два военных флота. Настоящий, как и прежде, называется Черноморским. Второй – Военно-морскими силами.

Так и живем.

P.S. Я завершил эту книгу четыре года назад. С тех пор изменилось многое.

Москва, 11.06.2014