Читать книгу "«Фрам» в Полярном море - Фритьоф Нансен"

Сидя рядом в своем спальном мешке на каменном ложе, мы шили и шили без устали, а мысли наши были заняты возвращением на родину. Нитки для шитья получали из парусины продовольственных мешков. Само собой разумеется, что постоянной темой разговоров было предстоящее путешествие. Успокаивало то, что на юго-западе всегда виднелось темное небо, которое говорило об обширном пространстве открытой воды в этом направлении. Я полагал, что добрую часть пути до Шпицбергена удастся проделать в каяках.

Несколько раз я упоминал об этой открытой воде в дневнике. Так, 12 апреля в нем записано: «Открытое море тянется от мыса на юго-западе и на всем виденном пространстве к северу». Под этим подразумевалось, конечно, то, что повсюду в этом направлении на горизонте было видно темное, «водяное» небо, верный признак существования там чистой ото льда воды. В сущности, это не могло удивлять нас, мы были готовы к этому, так как Пайер даже севернее, на западной стороне Земли кронпринца Рудольфа, нашел в середине апреля открытую воду, и это обстоятельство я всегда имел в виду в течение зимы.

И еще одно обстоятельство заставляло нас верить в близость открытого моря – ежедневные визиты белых чаек и глупышей (Procellaria glacialis), а иногда и моевок (Krykkjer). Первых белых чаек мы увидели 12 марта. В апреле их появлялось больше и больше. Вскоре во множестве появились и бургомистры (Larus glaucus). Рассаживаясь на крыше и вокруг хижины, они долбили кости и остатки медвежьего мяса, выклевывая все, что могли найти. Зимой обгладывание песцами мяса на крыше доставляло нам развлечение, напоминая о том, что мы не совсем еще забыты живыми существами.

С наступлением весны песцы исчезли; теперь они находили для себя множество люриков в расщелинах скал, и им уже не нужно было возиться с замерзшим медвежьим мясом, твердым как камень. Вместо них по крыше барабанили чайки. И это уже не вызывало умильных воспоминаний о домашних крысах и мышах; подчас, когда птицы усиленно долбили крышу над нашими головами, это так надоедало и раздражало нас, что просто не давало заснуть, и мы сами принимались колотить по крыше снизу или выскакивали из хижины, чтобы прогнать чаек. Это помогало, однако, всего на несколько минут.

18 апреля, углубившись с часами в руках в наблюдения за солнцем, я нечаянно приподнял голову, оторвав глаза от теодолита, и вдруг увидел прямо перед собою медведя, стоявшего на льду у берега. Он, по-видимому, давно уже наблюдал за мною, размышляя над тем, что это такое я делаю. Я побежал в хижину за ружьем, но когда вернулся, его и след простыл. Преследовать его я не был расположен.

«Воскресенье, 19 апреля. Сегодня в семь часов утра меня разбудил тяжелый медвежий топот за стеной хижины. Разбудил Иохансена. Пока тот зажигал огонь, я натянул штаны, надел комаги и с заряженным ружьем выполз из хижины. Медвежью шкуру, прикрывавшую входное отверстие, по обыкновению, за ночь завалило снегом и выбраться наружу было не так-то просто. Наконец, толкнув шкуру изо всех сил, я отшвырнул снег и высунул голову. Яркий дневной свет, после царившей в нашей хижине тьмы, ослепил глаза, и я ничего не увидел. Но я знал, что медведь стоит тут же за хижиной.

Действительно, я сразу же услышал фырканье и сопение и вверх по склону неуклюжим медвежьим галопом пробежал зверь. Я не знал, стрелять или нет. По правде говоря, у меня не было никакого желания сдирать с медведя шкуру в такую отвратительную погоду. Все же я пустил в него наудачу пулю и, разумеется, промахнулся, чем, впрочем, нисколько не огорчился. Больше я не стрелял: одного выстрела вполне достаточно, чтобы напугать зверя и отбить у него охоту навестить нас в ближайшем будущем. Мы в нем нисколько не нуждались и хотели лишь одного – чтобы он оставил нас и наши запасы в покое.

Дойдя до ущелья, находившегося к северу от нас, медведь обернулся, а затем побежал дальше. Как обыкновенно, он пришел против ветра и почуял нас со льда, вероятно, когда еще находился далеко к западу отсюда. Он долго кружил с подветренной стороны, побывал у входа в хижину, где оставил после себя визитную карточку, а потом подошел к находившейся позади куче, в которой было сложено моржовое сало, обложенное со всех сторон медвежьими тушами. Они не испугали его, а медвежью шкуру, покрывавшую сало, он далеко оттащил в сторону; к счастью, непрошеный гость не успел еще ничем полакомиться, когда я выглянул и спугнул его».

«Воскресенье, 3 мая. Сегодня утром наружу выходил Иохансен. Вернувшись, он сказал, что видел на льду медведя; тот шел по направлению к берегу. Немного погодя Иохансен вышел, чтобы поглядеть на этого зверя, но больше его не увидел; должно быть, медведь завернул в бухту, лежавшую севернее.

Мы, однако, ждали его посещения, так как ветер дул от нас в том направлении. И в самом деле, попозже днем, когда мы сидели и самым усердным образом шили, снаружи послышались тяжелые шаги по снегу. Медведь остановился, походил немного взад и вперед, потом что-то потащил, и все стихло. Иохансен осторожно вылез с ружьем из хижины. Подняв голову и привыкнув к ослепившему его сначала дневному свету, он увидел, что медведь стоит и гложет медвежью шкуру. Пуля в голову уложила зверя наповал.

Это было небольшое и тощее существо, но мы были чрезвычайно довольны, так как этот медведь избавлял нас от лишнего труда: не будь его, нам пришлось бы оттаивать медвежьи туши, чтобы вырезать из них себе мяса на дорогу. Они так окаменели на морозе, что не было никакой возможности разрезать эти туши на воздухе. Их пришлось бы внести в хижину, чтобы дать отмякнуть в тепле, а потом уже резать, и на все это требовалось много времени. Сегодня же ночью нас посетили два медведя, но от нарт с термометром, стоявших торчком в снегу к западу от хижины, звери повернули назад».

За завтраком 9 мая снова послышались снаружи медвежьи шаги и, опасаясь, что зверь доберется до наших запасов, сочли необходимым убить его. У нас уже было куда больше мяса, чем нужно, и мы в данную минуту вовсе не расположены были тратить патроны на этих зверей. Жаль только было оставлять здесь все эти прекрасные медвежьи шкуры. Близилось время отъезда, и мы с лихорадочным пылом готовились к нему. Одежда наша была уже приведена в порядок. Во вторник, 12 мая, у меня записано: «Сегодня я распростился со своими старыми брюками.

Грустно было расставаться с ними, когда я думал, какую добрую службу они так долго служили мне верою-правдою. Но теперь они так отяжелели от жира и грязи, что весят в несколько раз больше прежнего, и если бы их выжать, то из них потекла бы ворвань. Бесспорно, очень соблазнительно надеть новые, легкие и мягкие брюки из шерстяных одеял, которые еще не успели пропитаться жиром. Впрочем, материал был довольно непрочный, и я немного боялся, что брюки протрутся прежде, чем мы доберемся до Шпицбергена. Чтобы сделать их более прочными, мы подшили к ним изнутри и снаружи заплаты из старых кальсон и рубашек.

В субботу, 16 мая, занимаясь наблюдениями возле хижины, я увидел на льду медведицу с крошечным медвежонком. Недавно я ходил по льду, и теперь звери обнюхивали мои следы. Впереди шла мать. Она влезала на каждый торос, на котором я побывал, сопела и рассматривала следы, затем спускалась вниз и шла по следу дальше. Медвежонок трусил позади и подобно ребенку с забавной важностью копировал все движения матери. Наконец им это прискучило, они двинулись к берегу и исчезли за холмом к северу от нас.