Читать книгу "Наследие - Жан-Поль Дюбуа"

Дедушка не так-то много говорил, но тембр его голоса в соединении с иностранным акцентом способствовал тому, что каждое его слово намертво врезалось мне в память. История квагги родилась во тьме веков, на бескрайних равнинах Южной Африки. Equus quagga quagga — это была такая зебра, не похожая на всех остальных. Отличалась она светло-бежевым окрасом с черными полосками только в районе шеи и груди, сзади же гладкой гнедой масти. Это было необыкновенно красивое животное, стройное, изысканное, принадлежащее к подвиду зебр, плодовитому и миролюбивому, которое ничего больше не желало, кроме как носиться по саванне и щипать травку на бесконечных равнинах. Этот проект Господа Бога, предназначенный для вечной счастливой жизни, тем не менее был внезапно и жестоко завершен: буры, азартные охотники, неистовые и необузданные, обрушились на эти мирные стада, поставив перед собой задачу каждую кваггу превратить в прочный мешок, салонный трофей или шкуру в изголовье кровати. За недолгое время — примерно период взросления одной человеческой особи — все африканские квагги были уничтожены, кроме нескольких экземпляров, которых отловили и поместили в европейские зоопарки. Именно этот момент и зафиксирован в истории моего деда Спиридона. «Моего лучшего друга в Москве звали Лазарь. Это был пожилой ветеринар (он был намного старше меня), который работал в зоопарках по всей Европе. Он специализировался в лечении разных видов диких животных, содержащихся в условиях неволи. Он много путешествовал и говорил на семи языках, плюс восьмой — язык животных, которых он лечил. Однажды ему позвонили из зоопарка в Амстердаме, который, кажется, претенциозно назывался „Natura Artis Magistra“. Их квагга заболела. Температура, судороги, понос. По мнению моего друга, не подобало содержать вымирающее животное в таких широтах, это и могло быть причиной заболевания. Лазарь отправился в Нидерланды. Он увидел зебру, которая уже не принимала пищу, страшно ослабла, шкура выцвела, шерсть повылезла. Директор зоопарка подлетел к моему другу и молил его вылечить животное, которое составляло гордость их коллекции, как было заявлено в рекламной брошюре — „единственный выживший представитель своего рода на Земле“, это было важным обстоятельством для посещаемости зоопарка. Он настаивал, что кваггу надо поставить на ноги за два дня, к приезду высокого гостя, какого-то бананового принца, который проезжал через Амстердам и обязательно хотел посмотреть на вымирающее животное».

Когда дедушкин друг Лазарь вернулся в загон к квагге, с ним случилось нечто — такого прежде никогда не бывало за все годы его работы ветеринаром. Он заплакал. Зебра лежала на боку и тяжело дышала. Напуганная пленом, угнетенная постоянным присутствием большого количества людей, изнуренная непривычным, неподходящим для нее климатом и уже недостаточно молодая для таких испытаний, квагга не могла сопротивляться болезни. Если бы тогда, дома, в саванне, она ускользнула, то бегала бы сейчас со своим стадом и избежала участи болезненной салонной собачки. Но судьба распорядилась иначе, и быстроногая лошадка медленно угасала на сырых и низких голландских землях. Ветеринар применил к ней все лекарственные и восстановительные средства, которыми только располагала медицина той эпохи. Он накрыл кваггу несколькими одеялами и просидел с ней весь день и часть ночи. «Знаешь, Лазарь признался мне, что, находясь наедине с несчастным животным, посреди ночи, когда посетители больше не бродили вокруг загона, он время от времени впадал в панику, его охватывал жуткий страх. Он был растерян и подавлен: на его глазах происходило что-то абсолютно неправильное. Он знал уже, что будет последним человеком в мире, который видит живую кваггу и который при этом спустя мгновение увидит смерть последней квагги на планете. Он понимал, что в этот момент должен быть рядом. И не мог принять мысль, что будет последним человеком, на глазах которого вот так исчезнет целый вид, что больше на Земле не останется ни одной живой квагги. А буквально полвека назад их были сотни тысяч. Ты можешь себе представить, что он ощущал в это мгновение и как могла повлиять на него эта смерть? В эту ночь Лазарь спал на скамеечке в зале кормления животных. Утром, до прихода служащих зоопарка, он вернулся в вольер к квагге и увидел, что ее состояние ухудшилось. Глаза словно вылезли из орбит, и время от времени задние ноги животного сотрясались в судороге. Лазарь рассказал мне, что присел на корточки, положил руку на шею квагги, погладил ее и начал говорить с ней. Еще и еще. Говорил ей простые, утешительные вещи, которые мог бы сказать человеку в подобный момент. Они долго так сидели, один на один, и оба понимали, что же сейчас произойдет. Когда первый пришедший на работу служитель вошел в загон, последняя квагга уже умерла, а Лазарь, представитель людского рода, проводивший ее в последний путь, гладил ее по еще теплой шее. Представляешь, какая картина? Мой друг увидел, как через его пальцы утекает жизнь последнего представителя исчезнувшего вида, уничтоженного ретивыми охотниками. Это произошло двенадцатого августа 1883 года в зоопарке „Natura Artis Magistra“. Каждый раз, когда я вспоминаю эту историю, сердце сжимается в груди».

В течение нашей совместной жизни Спиридон добрую дюжину раз рассказывал мне о печальной кончине этой необыкновенной зебры и никогда не сбивался с общего хода истории, доверенной ему другом. При этом надо учесть, что инсинуации пластического хирурга Зигби не были уж такими безосновательными. Мой дедушка, конечно, любил приврать, был прохиндеем и манипулятором, коммунистом, подправляющим историю на свой лад, конечно, и в соответствии с приказами своего диктатора в Кремле, ясное дело. Но вся его история, со всеми его недостатками, просчетами, с дурацким куском мозга вождя, советскими делишками и даже его самоубийством, придавала его судьбе романтический флер, совершенно недоступный глотателю ячменного солода.

Дату смерти деда определить было просто, это произошло в 1974 году. А вот точно определить дату его рождения было проблематично, и никто из Катракилисов не желал всерьез заморочиться этими подсчетами. По официальным документам из Москвы — были ли они подлинными, это вопрос, — Спиридон был сыном Льва Катракилиса и Ирины Приваловой. В соответствии с этими русскими документами, он появился на свет между 1899 и 1900 годами. Он выучился на медика и практически в то же самое время в 1929 году родился Адриан, мой отец. Спиридон, судя по всему, не был женат, и ребенок по документам не имел матери, что даже для медика представляло биологическую несообразность. Странное имя моего деда, какое-то слишком эллинское, соответствовало прежде всего имени греческого бегуна, победителя марафона на первых Олимпийских играх современной эпохи, организованных стараниями Пьера де Кубертена и стартовавших в Афинах в 1896 году.

Десятого апреля этого года пастух Спиридон явился на старт первого исторического марафонского забега, соединяющего город Марафон и Афины. Для возрождения Олимпийских игр были избраны семнадцать бегунов, которые претендовали на первенство в забеге на 42,195 километра под палящим солнцем (соревнования проводились с четырнадцати до восемнадцати часов дня).

Во главе группы бегунов бежал француз, его звали Лермузье. Ему, казалось, было наплевать на жару и все особенности местного климата. Но очень быстро он со своими спринтерскими замашками обессилел и упал, сойдя с дистанции. Когда было пройдено около двух третей дистанции, казалось, что результат предрешен. Благодаря размеренному и соответствующему сложностям климата бегу австралийский стайер Флэк вышел вперед. Он был одним из главных фаворитов забега, поскольку до этого он выигрывал на дистанциях в 800 и 1500 метров. Казалось, судьба соревнования предрешена. И тут-то пастух Спиридон, свеженький, словно только что из душа, появился не пойми откуда, на полном ходу обошел Флэка и выиграл самый желанный забег в истории. Целый мир прославлял пастуха, в Греции водружали на него короны и ставили стелы его имени, переименовывали в его честь стадионы и площади. Он стал античным героем, которого так долго ждала эта страна. Но вот только хоть национальный герой и наполучал кучу золотых медалей, специалисты потом начали разбираться в деталях этого забега, который на заре нового рождения Олимпийских игр не особенно пристально контролировался. Некоторые исследователи, из числа самых внимательных, удивлялись свежести и бодрости победителя, его непонятным «исчезновениям» на некоторых этапах забега и особенно его внезапному появлению на последних километрах, когда он сожрал с потрохами бедолагу Флэка.