Читать книгу "Вегетарианка - Ганс Хан"

Когда все закончилось, он увидел, что она плачет. То ли от бурных эмоций, то ли от обиды, то ли от каких-то неизвестных ему чувств – он не мог знать.

– Мне страшно, – тихо проговорила жена.

Нет, кажется, она сказало другое.

– Я боюсь вас.

Он провалился в сон, похожий на смерть, поэтому не смог определить точно, на самом ли деле эти слова сорвались с губ жены. И как долго продолжались ее рыдания, тоже не слышал.

Однако на следующее утро жена вела себя как всегда, словно ничего не произошло. И голос ее, несколько минут назад прозвучавший по телефону, не изменился. В нем не было ни намека на случившееся той ночью, ни какой-то враждебности. Просто иногда ее интонации, ее терпение, которое временами казалось сверхчеловеческим, ее вздохи, всегда звучащие одинаково, привносили в его душу некую неловкость. Чтобы избавиться от нее, он ускорил шаги.

К его удивлению, свояченица уже ждала его у выхода из метро. Видимо, она уже давно поднялась наверх и немного взъерошенная, сидела на ступенях лестницы. В потертых джинсах, коричневом толстом свитере, она, казалось, явилась прямиком из зимы. Не решившись сразу окликнуть ее, он смотрел, будто зачарованный, как она вытирает пот с лица, разглядывал ее силуэт, освещенный солнечными лучами.

* * *

– Раздевайся, – тихо сказал он.

Она стояла и безучастно смотрела на осины за окном. Спокойные лучи дневного солнца придавали яркость светлым занавескам. Она даже не оглянулась. И в тот миг, когда он собрался повторить просьбу, решив, что она не расслышала, ее руки взлетели вверх вместе со свитером. Она сняла белую футболку и обнажила спину; бюстгальтера на ней не было. Потом стянула старые джинсы, и перед ним предстали две белые округлости.

Он смотрел на ее ягодицы, затаив дыхание. Чуть повыше двух мягких холмиков виднелись довольно глубокие ямочки, обычно называемые улыбкой ангела. Что касается монгольского пятна, так оно, размером с большой палец, и в самом деле примостилось в верхней части левой ягодицы. Непонятно, как это пятно могло до сих пор оставаться на теле. Но он не ошибался; это действительно было четкое монгольское пятно, похожее на синяк, при освещении отливавшее светлым зеленовато-голубым цветом. Казалось, что это отголосок глубокой древности, чего-то существовавшего еще до эволюции, или след фотосинтеза. К его удивлению, пятно не вызывало никаких сексуальных переживаний, даже наоборот: в нем чувствовалась некая связь с миром растений. Все это он осознал, не отрывая глаз от пятна.

Лишь спустя некоторое время он поднял голову и осмотрел все ее тело. Он подумал об их родстве, и невозмутимое поведение свояченицы – женщины, впервые оказавшиеся в роли натурщицы, обычно ведут себя по-другому, – произвело на него еще большее впечатление. Вдруг он вспомнил, что на следующий день после того, как она перерезала себе вены, ее обнаружили полуобнаженной у фонтана, вспомнил, что по этой причине ее перевели в психиатрическое отделение, где она много раз снимала с себя одежду, чтобы подставить тело солнцу, из-за чего откладывался день ее выписки.

– Мне сесть? – спросила она.

– Нет, ляг на живот.

Он ответил таким тихим голосом, что интонация почти не ощущалась. Она легла на покрывало лицом вниз. Застыв на месте, он стоял, зажмурившись, чтобы понять подлинный характер поднимающихся в нем невероятных эмоций, вызванных ее обнаженным телом.

– Минутку полежи так.

Он установил камеру на штатив и отрегулировал длину его ножек. Найдя такое положение, чтобы в кадр входила вся ее фигура, взял палитру и кисти. Он решил сначала снять на видео процесс рисования.

Собрав в узел рассыпанные до плеч волосы, он поднял их кверху и начал писать на ее теле цветы. На плечах и на спине зацвели прелестные полураскрытые пурпурные и красные бутоны, по бокам спустились тонкие стебельки. Дойдя до холмика на левой ягодице, он написал пышный цветок пурпурного цвета, потом довольно толстыми мазками обозначил ярко-желтый пестик. Место, где находилось монгольское пятно, пока оставил чистым. Но зато вокруг зеленовато-голубого пятна большой кистью создал более светлый желтовато-зеленый фон, чтобы выделить пятно, похожее на тень от нежного лепестка.

Он ощущал, как от каждого прикосновения кисти мелкая дрожь пробегает по ее телу, словно ей щекотно, и трепетал сам. Испытанное им чувство было не обычным сексуальным желанием, а чем-то более мощным, затрагивающим самое нутро, и оно усиливалось, словно попало под электрический разряд в сотни тысяч вольт.

И когда наконец длинные стебли с листочками, проходящие через правое бедро, достигли ее тоненьких лодыжек, все его тело покрывал пот.

– Вот и все, – произнес он. – Полежи так еще немножко.

Он снял камеру со штатива и начал снимать крупным планом. Приближая к себе объективом один за другим каждый цветок, долго скользил по линии шеи, растрепавшимся волосам, рукам, как будто в напряжении давящим на покрывало, по ягодицам с монгольским пятном. В конце концов, засняв все ее тело, он выключил камеру.

– Теперь можешь встать.

Почувствовав небольшую усталость, он опустился на край дивана, стоящего перед камином. Она уперлась локтями о пол и медленно, будто у нее затекли конечности, поднялась.

– Не замерзла?

Он вытер пот, встал и накинул ей на плечи свой джемпер.

– Не устала?

И тут она посмотрела на него и засмеялась. Смех прозвучал едва слышно, но в нем чувствовалась сила, и этот смех, казалось, говорил, что она ничего не собирается отвергать и ничему не будет удивляться.

И только теперь он понял, что потрясло его в ней, когда она легла на покрывало. Тело, исторгнувшее из себя все страстные желания, принадлежало молодой женщине, и было прекрасным. И из этого противоречия рождалась удивительная суетность, и не просто суетность, а суетность, имеющая силу. Падающий через широкие окна солнечный свет, который разметался на мельчайшие частицы, похожие на песчинки на берегу моря, и красота тела, также бесконечно – незаметно для глаза – разбивающаяся на мельчайшие частицы… Множество ощущений, которые невозможно описать несколькими словами, разом навалились на него и ослабили даже сексуальное желание, неустанно мучившее его весь прошедший год.

* * *

В его джемпере, наброшенном на плечи, в джинсах, она сидела, обхватив руками кружку, из которой поднимался пар. Без тапочек, она легко ступала по полу босиком.

– Ты не замерзла?

В ответ на этот вопрос, прозвучавший второй раз, она качнула головой.

– Не устала?

– Я же только тихо лежала. На теплом полу.

На удивление, она не выказывала никакого любопытства, и благодаря этому казалось, что в любой ситуации она останется спокойной. Что собой представляет незнакомое окружающее пространство, ее не интересовало, и эмоций она тоже не выражала, хотя в таких ситуациях у женщин они должны проявляться. Казалось, ей достаточно простого наблюдения за всем тем, что находится рядом. А может быть, в ее внутреннем мире разворачивались какие-то страшные, недоступные окружающим события, и этот мир, ведомый только ей, существовал наряду с обычной жизнью, отнимая силы, и у нее не хватало энергии на то, чтобы реагировать на происходящее вокруг, любопытствовать, исследовать что-то. Он предположил это потому, что иногда в ее глазах читались не пассивность или равнодушие, свойственные слабоумным, а неистовство, но при этом в них сквозила и сила, сдерживающая его. Сейчас она сидела, обеими руками обхватив теплую кружку, сжавшись, как замерзший цыпленок, и что-то рассматривала у себя в ногах, но ее поза вызывала не жалость – скорее выражала одиночество, настолько глубокое, что это заставляло испытывать неловкость.