Читать книгу "Ё - Евгений Лукин"

— А как тогда?

— Как написано.

— Нет, я спрашиваю, вот это как? — И Ёкарный ткнул толстым пальцем в птичку над «и кратким».

— Точно так же…

* * *

По большому счёту преступник и писатель тоже родственные души. Дело даже не в том, кто из них больше крадёт. Нет-нет, речь, разумеется, не только о литературных заимствованиях. Берите глубже. Чем, скажем, занимается реалист? Да тем же самым! Сопрёт у жизни, а выдаёт за своё. Ну и кто он после этого? И кто после этого я, бессовестно излагающий здесь всё, как было?

Однако дело, повторяю, в другом. Сравнение убийства с произведением искусства сделалось общим местом ещё в эпоху Томаса Де Куинси — и всё же никто из литературоведов, насколько мне известно, до сих пор не сообразил, какая перед ним золотая россыпь. А ведь запросто мог стать основателем новой гуманитарной дисциплины! Строгий литературоведческий подход наверняка позволил бы ему с лёгкостью вычленить типологические признаки любого реально совершённого убийства, установить границы жанра и даже отнести данное злодеяние к определённому направлению, как то: классицизм, романтизм или, скажем, декаданс, который теперь, впрочем, принято называть Серебряным Веком.

Вряд ли подобное исследование, будь оно осуществлено, оказало бы практическую помощь жуликам и сыщикам, но с эстетической точки зрения оно бы, несомненно, представляло интерес. В конце концов теория литературы в целом тоже совершенно бесполезна как для автора, так и для читателя, но разве это повод не считать её наукой?

Следственные органы предпочитают иметь дело с убийствами, выполненными в бытовой натуралической манере, поскольку душегубства подобного рода раскрываются на счёт «раз». Нет такого участкового, который бы не знал, что, если зарезана тёща, то непременно зятем, а если выпивоха, то обязательно собутыльником.

Убийца-романтик или, скажем, убийца-абсурдист встречаются в наших широтах гораздо реже, зато ловить их, сами понимаете, куда труднее, потому что и тот, и другой совершенно пренебрегают правдоподобием.

Замысел убийства, о котором пойдёт речь, несомненно следует отнести к постмодернизму.

* * *

Известно ли вам, дорогой читатель, у кого лобная кость толще: у женщин или у мужчин? Вот и ошиблись — у женщин. Бывают, однако, счастливые исключения. Редко, но бывают. Именно таким исключением был Вован Бурзянцев. Год назад ему выпалили в лоб из «Макарова» — и, вы не поверите, пуля срикошетила. Отчасти Вовану повезло: стреляли под сильно косым углом. Под прямым — никакая бы кость не спасла. В итоге латаное чело авторитета приняло несколько сократовский вид. Высоким, правда, не стало, но жуткий шрам казался нагромождением морщин. Особенно издали.

Поначалу решили, обошлось. Однако спустя пару-тройку месяцев со всей очевидностью выявилась нечто поразительное: Вован Бурзянцев начал мыслить. Раньше он только прикидывал. Братва заподозрила ушиб мозга, но такое истолкование представляется чересчур банальным, прямолинейным. Причина, как мне кажется, в ином.

Сделав умное лицо, вы и впрямь рискуете задуматься. Нечто похожее произошло с Вованом, хотя, возможно, против его желания. Причина довольно проста: видя на лице собеседника глубокие следы раздумий, ожидаешь чего-то неслыханного, небывалого, а не просто расхожих обыденных фраз: того опусти, этого замочи… Собеседник, в свою очередь, чувствует ваши сокровенные надежды и невольно под них подстраивается.

Вспомните, сколько раз случалось так, что наведут имиджмейкеры интеллект на депутатское мурло, и речи народного избранника резко мудреют.

Предположить, что Вован Бурзянцев запоздало прочёл Честертона, было бы слишком смело: насколько известно, он вообще ничего не читал — ни до, ни после встречи с пулей девятимиллиметрового калибра. Стало быть, как ни крути, сам сообразил, что камушек надлежит прятать на морском берегу. Штучная мысль ручной работы. Словом, мочить Никодима Апострова Вован велел в строго маньяческом стиле.

Кто такой Никодим Апостров? Ну вы даёте, дорогой читатель! Даже если допустить ваше иногороднее происхождение, телевизор-то иногда смотреть надо! Вспомнили, да? Тот самый Никодим Апостров, которого так и не посадили. А зря. Глядишь, уцелел бы…

Вернёмся, однако, к Вовану Бурзянцеву.

Никто не спорит, выглядел план весьма соблазнительно. Как тонко было подмечено в камере следственного изолятора, с охраной авторских прав в уголовной среде дела обстоят не лучше, чем в среде литературной, и вряд ли захудалый серийный убийца потребует кого-либо к ответу за плагиат. Выгоды же очевидны: деяние наверняка припишут орфоэпическому башкодробителю, а на Бурзянцевскую группировку никто и не подумает.

Однако в том-то и отличие реальности от детектива, что бумага-то всё стерпит, а вот действительность, пожалуй, и заартачится.

Судите сами: можно ли представить себе Никодима Апострова прогуливающимся в одиночестве по городскому парку около восьми тридцати вечера? Или, скажем, возвращающимся пешком со службы тёмными переулками?

То-то и оно!

Серийному убийце, кем бы он ни был, не приходилось учитывать таких обстоятельств, как вооружённая охрана, камеры слежения и консьерж в стеклянной будке с телефоном.

Преступление не должно быть вычурным — в этом случае оно просто не состоится, ибо количество мелких неувязок и случайных помех возрастает в геометрической прогрессии.

* * *

Несмотря на поздний час, лампы в убойном отделе полыхали вовсю. О том, чтобы идти домой, не могло быть и речи. На помятом лице Алексея Михайловича Мыльного давно уже обозначились чёрные подглазные мешки. Славик выглядел чуть лучше, но это исключительно в силу своей молодости.

— Значит, что получается… — бормотал старший опер, рисуя на листке нечто понятное ему одному. Возможно, схему. — Два с половиной месяца назад Исай Исаич Кочерявов консультирует кого-то крутого. С цепкой на шее. Убеждает его, что «афёра» пишется через букву «ё». Готов ответить за свои слова, оставляет расписку… И, ты говоришь, консультация не бесплатная была?

— Сто баксов, — сипло подтвердил Славик.

— За одно слово?

— Н-ну… бывает, — сказал Славик. — У меня в Канаде друг переводчиком работает. Так ему какая-то фирма за одно слово тридцать долларов заплатила.

— А откуда данные? Насчёт ста баксов…

— Исай Исаич при Овсяночкине проговорился.

— Как-то, как-то, как-то… — недовольно произнёс Мыльный. — Как-то оно всё, знаешь… Самому в словарь не проще было заглянуть?

— Вот ещё! — хмыкнул Славик. — Станет вам крутой по словарям лазать! А ну как словарь левый? Кому отвечать?

— Ага… — подумав, промолвил опер. — Тогда едем дальше. Убит Неудобняк. На груди — слово «афёра». Через «ё». Точно так, как было на обрывке черновика. Затем убит Пушков…

— Пешко.

— А! Да… Пешко. На груди — слово «жёлчь». Имеем мы право допустить, что на оторванной части черновика было именно это слово? Через «ё».