Читать книгу "Невероятная жизнь Анны Ахматовой. Мы и Анна Ахматова - Паоло Нори"

его работы ничего подобного не случалось.

Несколько раз меня так и подмывало встать и элегантным жестом указать ему на оконное стекло с изображением головы – палец прижат к губам, показать надпись ниже: «Зона тишины» на итальянском и на английском языках – на тот случай, если он вдруг окажется англичанином (он не был англичанином – он был апулийцем[37]), а также на рисунок мобильного телефона, перечеркнутого красной линией, – символ, как я думал, абсолютно понятный и англичанину, и апулийцу, и эмилианцу[38] вроде меня, но, как оказалось, я ошибался, потому что он так и продолжал сокрушаться на весь вагон, словно находился на рыночной площади Бишелье, Веццано-суль-Кростоло или Бирмингема, если, конечно, в Бирмингеме есть рыночная площадь.

Когда он наконец наговорился, из динамиков с интервалом в несколько секунд прозвучали одно за другим три объявления, которые превратились в шесть, потому что переводились на английский, и в паузах между ними я бормотал: «Как хорошо, что тут зона тишины, а иначе даже страшно подумать, какой бы тут стоял шум», – тем самым внося и свой вклад в борьбу с тишиной в поезде, который должен был доставить меня в Анкону, откуда я уже на машине добирался до Мачераты.

По дороге из Болоньи в Римини я смотрел в окно, на деревенские пейзажи Эмилия-Романьи, на эту зелень, которая напоминала позеленевшую медь из стихотворения Ахматовой и так радовала глаз, что я ловил себя на мысли: «Как прекрасна Италия!»

Хотелось бы мне быть оригинальным, но, как видите, оригинальностью я не блещу – мне просто очень нравится любоваться красотой.

Когда Батталья была еще маленькой, помню, однажды мы гуляли с ней по центру Болоньи и, проходя между виа Орефичи и виа Риццоли, я оглянулся, проверяя, не отстала ли она, и подумал: «Какая она красивая!» Она была такая красивая, что это мгновение я запомнил на всю жизнь.

И еще по поводу красоты. Мне нужно было съездить в Россию, в Музей Ахматовой, и я обратился в турагентство, поинтересовавшись, что они могут мне предложить. В то утро, когда я получил их предложения, у меня засосало под ложечкой – так происходило каждый раз, когда я собирался в Россию. До отъезда оставалось два с лишним месяца, но меня уже переполняло желание поскорее оказаться там и одновременно чувство страха, которое она внушала мне, эта прекрасная и жуткая Россия. Двумя днями ранее в Комо я как раз рассказывал о страхе, который наводит на меня Россия, я говорил, что люблю ее, потому что она меня пугает, и меня попросили объяснить подробнее.

Я мог бы ответить, что, если хорошо подумать, меня пугает все, что я люблю.

Мне становится страшно, когда я читаю Джанни Челати[39].

Мне становится страшно, когда я вижу, как серьезно Батталья относится к учебе.

Мне становится страшно, когда я жду встречи с Тольятти и замечаю ее силуэт вдали.

Там, в Комо, я мог бы сказать, что мне внушает страх все, что я люблю.

«А у вас не так?» – мог бы спросить я.

Но я не спросил, и этот вопрос остался невысказанным: почему я люблю Россию, которая внушает мне страх?

6.3. Пальто

Куда меня только не звали в 2022 году, в том числе и в Комо, и это уже начинало напрягать, но в то же время я был очень доволен и благодарен ректору университета Бикокки, а также проректору, тому самому, который просил меня рассказать об украинских писателях.

По приглашению Национального союза итальянских партизан 25 апреля я приехал в Монте-Соле, неподалеку от Мардзаботто, где произнес короткую речь, начав ее с проблемы нетерпимости.

В тот период складывалось впечатление, что все, кто считал правильным вводить санкции против России и поставлять оружие Украине, не хотели даже разговаривать с теми, кто думал иначе.

И для того, чтобы вообще вступать в диалог и что-то обсуждать, вы должны были думать одинаково, в противном случае с вами не стоило даже начинать разговор.

«Знаете, – сказал я, – если бы мне пришлось общаться только с теми, кто думает так же, как я, я бы не разговаривал ни с кем и первой вычеркнул бы из списка мать моей дочери – женщину, которую я люблю больше всего на свете, люблю в том числе и потому, что мы с ней абсолютно разные. Мне не нужен мир, населенный исключительно такими же людьми, как я, где все были бы белыми, лысыми, старыми, знающими русский язык, все родились бы в Парме и жили в Казалеккьо-ди-Рено, – страшная картина. К счастью, такой мир невозможен. К счастью, мир намного разумнее, больше, богаче оттенками и красивее, чем я. Как сказала одна русская поэтесса, мы живем в страшном и удивительном мире», – подытожил я, слегка перефразировав стихотворение Ахматовой, впрочем, они все равно его не знали.

Чуть позже в тот же день я вспомнил письмо, написанное Бьянкетти Джузеппе, тридцатичетырехлетним рабочим из коммуны Монтескено в провинции Новара, участником Сопротивления, которого приговорили к смертной казни и которого, как мне казалось, многое роднило с Россией.

Меня с Россией связывает очень многое, эту связь я ощущаю и здесь:

«Дорогой брат Джованни, прости, что после всех жертв, на которые ты пошел ради меня, мне приходится писать тебе это письмо. Вынужден сообщить тебе, что через полчаса меня расстреляют; очень прошу не забывать о моих девочках и помогать им, чем только сможешь. Ты помнишь, что мы выросли без отца, и вот теперь моих девочек ждет такая же судьба. Желаю тебе и твоей семье всего наилучшего, шлю вам последний привет, твой брат Джузеппе».

И постскриптум:

«И еще об одном попрошу тебя – приехать в Новару и забрать мое пальто и все, что там еще осталось. Чао, твой брат».

6.4. Авторитет

Вальтер Беньямин в известном эссе о Лескове размышляет о том, что, когда человек лежит на смертном одре, «на его лице, в мимике и взглядах возникает незабываемое, что придает необычайное значение всему, что его касается. Пусть это будет последний нищий, умирая, он делается значительным в глазах живых. Этот авторитет смерти, – пишет Беньямин, – стоял у колыбели искусства рассказа».

И, думаю, именно этот авторитет превращает пальто Бьянкетти Джузеппе в нечто столь же запоминающееся, как и пальто Акакия Акакиевича, главного героя гоголевской «Шинели».

6.5. Поэт

Что значила литература в России, лучше всего, на мой взгляд, объясняет один случай, произошедший в центре Москвы, на