Читать книгу "Иоанн III Великий: Ч.3 - Людмила Ивановна Гордеева"

чтобы все старосты и выборные непременно прибыли для крестоцелования к нему на двор, остальные смогут присягнуть на своих улицах, куда также приедут московские бояре и дети боярские. Первыми поспешили в детинец сторонники единства всех русских земель и великого князя Московского и те, кто хотел показать свою к нему приверженность. За ними потянулись и остальные. Словом, народу набилось полным-полно.

Навстречу московским боярам прямо на улицу вышел архиепископ Феофил. Патрикеев сошёл с коня, принял благословение владыки, затем вместе с ним поднялся по передней лестнице дворца и остановился на балконе. За ним последовали ещё несколько прибывших бояр. Иван Юрьевич достал свиток, не спеша развернул его, оглядел замершую внизу толпу и молвил:

— Князь великий Иоанн Васильевич всея Руси, государь ваш, тебе, своему богомольцу и владыке, своей отчине Великому Новгороду приказал сообщить следующее...

Он приостановился, глянул на свиток и уже продолжил от имени Иоанна:

— «В связи с тем, что наш богомолец архиепископ Феофил со всем освящённым собором и вся наша отчина Великий Новгород били челом нашей братии о том, чтобы я их пожаловал, смилостивился и нелюбье с сердца сложил, я, великий князь, ради своих братьев пожаловал вас, свою отчину, нелюбье отложил. А ты, богомолец наш архиепископ, и весь народ новгородский во всём, что обещали мне, о чём в грамоте записали и крест целовали, чтобы исполнили, и чтобы все люди новгородские по той же грамоте крест целовали в верности нам, а мы вас, свою отчину, впредь жаловать будем по вашему исправлению к нам».

Закончив читать, Патрикеев свернул свиток и обратился к архиепископу:

— Можно начинать!

По знаку владыки на улицу вынесли всё ту же новгородскую святыню — Людогощенский крест, творящий по преданию чудеса, исцеляющий больных. Это была деревянная резная скульптура, состоящая из массивного округлого основания-древка и овальной плоскости с четырьмя симметричными, образующими квадрат отверстиями. Вся поверхность креста украшалась тончайшей деревянной резьбой, изображающей библейские сюжеты.

— Клянитесь в верности своему государю Иоанну Васильевичу, — приказал Патрикеев и высоко поднял руку, чтобы дать знак для одновременного произнесения обета.

— Клянёмся, — выдохнула толпа.

Люди начали по одному подходить к кресту и целовать его, повторяя нужные слова. Процедура длилась более часа, но даже совершившие обряд сразу не уходили, оставаясь поглядеть, как это сделают другие, не уклонится ли кто от присяги. Здесь уже слёз не лили, о свободе не сокрушались. Люди смирялись с неизбежностью.

Среди собравшихся не было никого из семейства Марфы Борецкой, которая сказалась больной. Не было ни снохи с внуком, ни управляющего, ни других её приближённых.

В это же время началось принесение присяги во всех пяти концах города, на многих улицах, в основном перед многочисленными новгородскими храмами. Москвитяне привезли сюда копии великокняжеских грамот и также зачитывали их собравшимся. Присяга шла чинно, спокойно. Здесь клялись на своих соборных крестах, целовали их все, независимо от состояния и пола — жёны боярские и вдовы, служилые люди, купцы, мастеровые. Приходили и обессиленные голодом, и больные. Все спешили поскорее выполнить приказ, чтобы получить долгожданный хлеб.

Марфа Борецкая и тут ко кресту не явилась, клятвы верности государю не дала. Посыльному, который отправился по приказу старосты в её дом, ворота не отперли, словно все вымерли. Уклонился от целования креста и староста купеческий Марк Памфильев, тоже сказался больным. Ясно, что об этом тут же было доложено московским боярам.

18 января в стан Иоаннов к Троицкому монастырю потянулись именитые новгородцы — бить челом государю, чтобы принял их к себе на службу. Это был венец его победы: лучшие мужи города прибыли к нему на поклон и предлагали свои услуги. Он сам вышел им навстречу и пообещал, что всем найдёт дело по силам и достоинству, что отныне их долг повелевает, наряду с исполнением государственных обязанностей, также извещать великого князя обо всех злых против него умыслах, не исключая ни брата, ни друга. Новгородцы, — куда деваться, — обещали ему всё, что он требовал.

С этого дня Иоанн, как и обещал, снял с города строгую блокаду, разрешил беженцам вернуться к своим разорённым домам, приказал поставлять хлеб голодающим. Город вздохнул, но судорожно, осторожно. Ибо вторая беда и не думала отступать. Мор продолжал косить обессиленных людей без разбору.

20 января Иоанн отправил в Москву гонца к матери, митрополиту и сыну-наследнику с радостным известием, что он привёл Новгород в полную покорность.

В Москве сообщение встретили без особых торжеств и радости — все адресаты были заняты решением собственных проблем.

Геронтий готовил освящённый собор, который должен был утвердить кандидатуру на место покойного епископа Тверского Филиппа. Он спешил, ибо мечтал провести его без великого князя, своей волей, впервые будучи хозяином и распорядителем столь важного события. Он хотел наконец-то утвердиться в глазах русских святителей как единоличный духовный авторитет на Руси, которому и сам великий князь — не указ. Торопясь провести мероприятие до приезда Иоанна, он разослал гонцов во все концы Руси с приглашением святителям срочно прибыть в Москву. И тут же получил первый щелчок по носу. Архиепископ Ростовский Вассиан было отказался прибыть на собор, сославшись на состояние здоровья. «Наглец! — думал владыка. — Когда ему самому надобно, он оказывается тут как тут, независимо ни от чего. А теперь, конечно же, знает, что государя нет на месте, что он в Новгороде, оттого не спешит, не считает нужным явить своё усердие мне, Геронтию».

От этой мысли митрополит даже поморщился, как от зубной боли. Они знали друг друга давно, многие годы, с тех самых пор, когда Вассиана, малоизвестного инока Пафнутьевой обители, по рекомендации самого игумена Пафнутия назначили настоятелем Троице-Сергиева монастыря. Он, Геронтий, к тому времени уже чуть ли не десяток лет возглавлял Симоновскую обитель. На его глазах происходило быстрое возвышение Вассиана. Сначала его перевели игуменом в великокняжеский дворцовый Спасский монастырь, а уже через два года на влиятельнейшее в церковной иерархии место — архиепископом Ростовским. Его же, Геронтия, перед тем поставили всего лишь епископом Коломенским. Это было обидно.

Но даже теперь, когда Геронтий стал всё-таки выше Вассиана по сану, тот всё равно умудрялся подавлять митрополита своим авторитетом. Разве может это понравиться? Будь его воля, он бы этого Вассиана в порошок истолок. За всё сразу. За высокоумие и гордыню, за то, что был духовником и любимцем великого князя и его матушки, вдовой великой княгини Марии Ярославны. За то, что происходил из родовитой семьи и получил хорошее образование и воспитание, умел держать