Читать книгу "Песня учителя - Вигдис Йорт"

На улице было тепло, а от тепла и света всегда становится легче, об этом даже в популярных песенках поется. «Где-то совсем глубоко между самым банальным и самым важным существует взаимосвязь», – думала Лотта, и эта мысль казалась ей удивительно важной, хоть и не оригинальной.

К зданию Академии она подошла, уже немного успокоившись, а войдя внутрь, направилась прямиком в столовую. Там она купила булочку с сыром и ветчиной, стакан сока и чашку кофе и направилась к столику, который в это время дня считала своим и который обычно бывал свободным. Но завернув за угол, Лотта увидела именно за этим столиком преподавательницу балета; напротив нее, спиной к Лотте – она узнала его по седым кудрям, – сидел скульптор, а рядом расположилась тоже кудрявая, но блондинка – преподавательница вокала, очень харизматичная, в которую частенько влюблялись студенты.

Лотта машинально отступила назад, почувствовала, что краснеет, и развернулась так резко, что сок выплеснулся из стакана, а кофе – из чашки. Она отыскала столик подальше, где ее не заметят, но благословенного солнечного света здесь тоже не было, а было тоскливо и темно. Лотта села, повернувшись к стене. «Откуда? – недоумевала она. – Откуда этот гнетущий стыд?»

Если все так, как она действительно предполагала, то балерина участвует в проекте Таге Баста, впрочем, это Лотта знала наверняка. Скульптор тоже, скорее всего, снимается: он личность прославленная, человек-легенда, ну, и преподавательницу вокала Таге Баст вряд ли забыл, ведь благодаря ее предмету его фильм приобретал иное звучание. Почему же она, Лотта, не села вместе с ними? Особенно учитывая, что, увидев их, Лотта была уверена – они обсуждают проект Таге Баста. Откуда у нее чувство, будто они будут ей не рады? Детская уверенность, не поддающаяся объяснению. С чего вдруг они должны быть ей не рады? Этого Лотта не знала, понимала лишь, что, завернув за угол и увидев их, не могла идти дальше и сесть там, где они заметили бы ее. Она и сейчас, в тоскливом и темном углу, чувствовала себя как-то неуверенно. Лотта подхватила поднос, вышла из столовой и отправилась к себе в кабинет.

Почему она не спросила у Таге Баста, кого еще из преподавателей он снимает, чтобы в будущем избежать таких неловких ситуаций? Потому что такой вопрос означал бы, что его фильм ей не безразличен, что ей либо льстит его интерес и поэтому ее волнует, кому еще он решил польстить, либо же ее волнует, какой она предстанет в фильме, и, следовательно, хочет знать, с кем ее будут сравнивать. Оба варианта были ниже ее достоинства.

Вскоре к ней зашла Лайла Май, и Лотта хотела было спросить у нее, кто еще из преподавателей участвует в проекте Таге Баста. Лайле Май она доверяла – отношения между ними установились довольно близкие. Тем не менее Лотта одернула себя. Нет, даже Лайле Май она не станет признаваться, что ей не все равно. Оказывается, сегодня ректору исполняется шестьдесят один год, и Лайла Май зашла напомнить об этом: ректору наверняка будет приятно получить от Лотты поздравления.

Лотта поблагодарила за совет. Лайла Май нередко напоминала ей о подобных вещах, а сама Лотта то и дело забывала обо всяких памятных датах, однако сейчас ей показалось, что Лайла Май преувеличивает: одним поздравлением больше, одним меньше – какая ректору разница, ведь сотрудников в Академии искусств больше сотни?

Когда Лайла Май ушла, Лотте вспомнилось, как несколько лет назад один бывший любовник прислал ей эсэмэску, в которой интересовался, можно ли ему забрать удочку, стоявшую у Лотты на чердаке. Они договорились, когда ему лучше зайти, а напоследок он подписался: «С благодарностью, именинник».

Тогда Лотта вспомнила, что в тот день как раз был его день рождения, и отправила поздравление, хотя ей и было немного неловко за него – мужчина хорошо за шестьдесят, весом около ста килограммов называет себя именинником. Но Лотта догадывалась, что он одинок и что ее поздравление, возможно, единственное за весь день.

«Поздравляю с днем рождения», – написала Лотта ректору и добавила в конце смайлик.

Таге Баст объявился без десяти два, но камеры при нем не было. Он сказал, что на этот раз запишет только звук, а для этого ему достаточно телефона. И добавил, что так же действовал и с другими участниками проекта. Кто эти другие, Лотта не спросила и возражать не стала, но заволновалась. Значит, он запишет только ее речь. Перекладывать ответственность на чужие плечи – главное, не произносить этой фразы. Таге Баст сказал, что ждет не дождется, когда наступит завтра:

– Жду не дождусь завтрашнего дня.

– Но завтра-то вы с камерой придете, – насмешливо заметила она.

– Да, – он засмеялся.

Они дошли до аудитории вместе. Студенты уже ждали, но Лотту Бёк встретили без особой радости, да и Таге Баста, явившегося без камеры, тоже. Он запустил на телефоне диктофон и, усевшись на стул в самом дальнем углу, посмотрел на Лотту с едва заметной улыбкой, истолковать которую Лотта не смогла.

– Итак, – начала Лотта, – как бы вы поставили Мамашу Кураж сегодня?

Ответа не последовало. Мобильник Таге Баста записывал тишину. Разговорить студентов – это ее преподавательская обязанность, и перекладывать ответственность на чужие плечи она не желала, однако ей вдруг ужасно захотелось махнуть на все рукой. Пускай Таге Баст запишет сорок пять минут тишины. Она повторила вопрос – громче и с упором на каждое слово, прямо как учительница из прошлого века:

– Как бы вы поставили Мамашу Кураж сегодня? – Ни один из изучающих актерское мастерство не открыл рта. – Как, по-вашему, сохранила ли пьеса актуальность? – Вопрос был явно наводящим. – Будь вы, – Лотта указала на одного из студентов, – режиссером, которого попросили поставить «Мамашу Кураж», как бы вы подошли к постановке? – она показала по очереди еще на нескольких, но ответа не дождалась. Пока, наконец, рот не открыла мать-одиночка:

– Мне кажется…

– Да? – с надеждой подбодрила ее Лотта.

– Мне кажется…

– Да?

– Нет, у меня ни единой картинки в голове не возникает, – выпалила наконец студентка, – вообще ни одной.

Но это было лучше, чем молчание. В сущности, это было довольно неплохо.

– Говорят, что, обжегшись на молоке, мы дуем на воду, – проговорила Лотта, – слышали это выражение? – Они закивали. – Но правда ли это? Действительно ли те, кто перенес страдания, стараются держаться подальше от причины страданий? Представим, например, девушку, у которой роман с женатым мужчиной. Разводиться он отказывается, они расстаются, и девушка ужасно страдает. Значит ли это, что в будущем эта девушка решит держаться подальше от женатых мужчин?

Студенты стряхнули с себя оцепенение. Женатые мужчины и их любовницы – это вам не война. Мать-одиночка широко улыбнулась.

– Нет, – ответила она. Остальные согласно закивали. Среди их знакомых было немало тех, кто неоднократно, словно против собственной воли, влюблялся в одного женатого мужчину за другим, и все заканчивалось непременными страданиями.

– Вот именно! – воскликнула Лотта, испытывая странное чувство глубокой безысходности и одновременно радости. – Возьмем, например, палестинских подростков. Всю жизнь они считают себя пострадавшей в жестоком конфликте стороной, жертвами, не знающими иной жизни, кроме оккупации, унижений, дискриминации и ненависти. Если вдруг наступит мир, будет ли он им по плечу? Именно поэтому завершить войну бывает так сложно: война начинает питать сама себя, страдание порождает страдание, ненависть подкармливается ненавистью, а некоторые зарабатывают на войне и заинтересованы в ее продолжении. И кто же тогда проигравший? – Задав этот риторический вопрос, Лотта зачитала стихотворение Брехта, которое, как она думала, говорило само за себя: