Читать книгу "Тайный сговор, или Сталин и Гитлер против Америки - Василий Молодяков"

Открываются огромные перспективы, если удастся выстроить этот смелый курс большой евро-азиатской континентальной политики и довести его до конца, используя все заложенные в нем огромные возможности… Это не прыжок в неизвестность, а осмысленное осуществление важной необходимости…

Евразия не может быть „окружена“, если ее два самых крупных народа, обладающие огромным совокупным пространством, не позволят использовать себя в междоусобной борьбе…

Если бы удалось смело согнутую дугу треугольника Берлин — Рим — Токио, привести к обоюдной выгоде в соответствие с солидным массивом пространства и изобилием сырья в Советском Союзе и таким образом придать этому треугольнику неприступную глубину хинтерланда и устойчивость, тогда все старания „третьих держав“ были бы исчерпаны» (31).

Хаусхофер не был посвящен в подробности плана «Барбаросса», хотя вполне мог догадываться, в каком направлении будут развиваться события. Он понимал неизбежность нападения на Россию и гибельность войны на два фронта. Похоже, он не верил в успех «пробных шаров», включая те, которые пытался запустить его сын Альбрехт через своих английских друзей. Однако решил не упускать последний шанс, тем более что его бывший аспирант Рудольф Гесс уже дозрел до безрассудных шагов. Так что полет Гесса в Шотландию в мае 1941 г. был не ходом в политической игре Гитлера или оппозиции ему, не донкихотской выходкой одиночки. Это был акт отчаяния старого геополитика. Возможно, он хотел показать людям по ту сторону Ла-Манша, что в Германии действительно есть влиятельные силы, искренне желающие мира и готовые ради этого на решительные шаги. Возможно, хотел образумить Гитлера — если третье лицо рейха совершает такой поступок, значит, не все благополучно «в Датском королевстве». Но в обоих случаях он стучался в накрепко закрытую дверь.

В письме к японскому переводчику «Континентального блока» Кубои Есимити «отец геополитики» 26 апреля 1941 г. оценил советско-японский пакт о нейтралитете как «шедевр политиков, обладающих великой прозорливостью» и «проявление геополитической проницательности» (32). По иронии судьбы эти строки увидели свет только в 1943 году…

Нападение Германии на СССР — «страшная братоубийственная война двух геополитически, духовно и метафизически близких, родственных народов, двух антиатлантистски ориентированных режимов» — стало «великой евразийской катастрофой», «надиром практической геополитики и концом Хаусхофера» (33).

Глава четвертая. Карл Радек (1885–1939): ученый-еврей при генсеке

Когда-то это имя знал весь мир. По крайней мере, все, кто регулярно читал газеты, на страницах которых нередко мелькали фотографии маленького человека с уродливым лицом, оттопыренными ушами, умными глазами, лохматой шкиперской бородой (сбривавшейся на время нелегальных поездок за границу), в роговых очках, огромной кепке и с неизменной трубкой в зубах. Потом его дружно забыли, а в Советской России еще и прокляли. Историк Вячеслав Румянцев дал ему очень точную характеристику: «Карл Радек явил собой пример классического революционера и идеального коммунистического журналиста. Он всю жизнь прожил без принципов, сносился с генштабом воюющей против России страны, потом заигрывал с Троцким, а затем сдавал троцкистов, отправляя их на смертную казнь. Изворотливый, шустрый, беспринципный — он так умел приспосабливаться к любой власти, что сталинскому режиму пришлось отказаться от публичного смертного приговора» (1).

Напомню основные эпизоды авантюрной жизни Карла Бернгардовича Собельсона, как его звали на самом деле. Он родился в Галиции, на границе трех империй — в австро-венгерском Лемберге (ныне — украинский Львiв), в семье учителя-еврея. Из этих же краев происходили многие «профессиональные интернационалисты» вроде Вальтера Кривицкого или Леопольда Треппера. За участие в нелегальном кружке наш герой был исключен из гимназии, но, сдав экзамены экстерном, поступил на исторический факультет Краковского университета, который благополучно окончил. Позже учился в Берлине и Лейпциге. Говорил на многих языках, лучше всего — на немецком, но на всех с галицийским акцентом. Смолоду связался с революционным подпольем, причем перепробовал все что можно: в 1902 г. вступил в Польскую социалистическую партию, в 1903 г. в РСДРП, в 1904 г. в партию «Социал-демократия Королевства Польши и Литвы», входившую в РСДРП. В поисках заработка уехал в Швейцарию, а затем в Германию, составив себе имя как журналист и активист левого крыла социал-демократии. Из Германии его выслали обратно в Швейцарию, где Радек примкнул к интернационалистам «циммервальдской» ориентации (пораженцам) и сблизился с Лениным, Зиновьевым и Бухариным. В качестве заграничного представителя большевиков в Стокгольме (Временное правительство не пустило его в Россию) вел переговоры с кайзеровским Генеральным штабом о проезде «пломбированного вагона» — и вместе с другим авантюристом Яковом Ганецким (Фюрстенбергом) пылко отрицал связи «интернационалистов» с германской разведкой. Сразу после захвата большевиками власти приехал в Петроград, где — как знаток европейских дел — возглавил Отдел внешних сношений ВЦИК и Отдел Центральной Европы НКИД (обратим внимание на хаусхоферовский термин!).

Известность Карлуше, как называли его товарищи по партии, принесло участие в переговорах с Центральными державами, когда он вместе с Бухариным категорически выступил против мира на германских условиях. «Рабочий класс будет развращен вами же, потому что вы звали на бой и сразу же распустили по домам», — заявил он, требуя продолжения «революционной войны». В итоге возобладала линия Ленина-Чичерина: мир был подписан и ратифицирован, а оппозиционерам, называвшим себя «левыми коммунистами», пришлось смириться. Энергию неугомонного Радека переключили на Германию.

«В том (двадцатом. — В.М.) столетии все немецкие пути в Россию вели через Берлин и все русские пути в Европу проходили через него же. Берлин был главной ареной немецко-российских государственных акций и поворотным пунктом в судьбе бесчисленных немцев и русских» (2). Именно туда отправился Радек сразу же после Ноябрьской революции 1918 г. для участия в учредительном съезде союза «Спартак» — основы будущей компартии. 16 января 1919 г. германское правительство отдало приказ о его поимке. 12 февраля Радек оказался в берлинской тюрьме Моабит. Чтобы выйти на свободу, он попытался получить… дипломатический статус — полпреда революционной Украины, но из этого ничего не вышло. Судьбу арестованного решили хлопоты высокопоставленных германских дипломатов. Сначала он получил статус почетного пленника, а его камера превратилась в своеобразный политический салон, куда приходили будущий министр иностранных дел промышленник Вальтер Ратенау и влиятельный публицист Максимилиан Гарден, швейцарский социал-демократ Карл Моор и военный министр режима «младотурков» Энвер-паша, заклятый враг англичан, офицеры рейхсвера и коммунисты. Пролетарский писатель Макс Бартель, книга стихов которого «Завоюем мир» вышла в СССР в 1925 г. в переводе Осипа Мандельштама, позже, уже став активным нацистом, вспоминал: «Перед нами стоял не заключенный, а человек, который дает аудиенцию и сознает это» (3).

В конце года Радек вышел на свободу, но продолжал оставаться под охраной полиции — его берегли. Среди его собеседников наряду с коммунистами Кларой Цеткин и Паулем Леви появляется все больше влиятельных людей вроде «отца рейхсвера» генерала Ханса фон Зекта, близкого к некогда всесильному генералу Эриху фон Людендорфу полковника Макса Бауэра, бывшего военно-морского атташе в Петербурге контр-адмирала Отто фон Хинце, в 1922 г. претендовавшего на должность посла в Москве, промышленника Феликса Дейча. Контакты продолжались и во время следующих приездов Радека, который был желанным гостем в домах главы Восточноевропейского отдела МИД, впоследствии вице-министра иностранных дел Аго фон Мальтцана или выдающегося слависта профессора Отто Хетча.