Читать книгу "Не отрекаются, любя (сборник) - Доктор Нонна"

Попытки Максима ее расшевелить становились все менее изобретательными, менее страстными и нежными, все более формальными, все более редкими. И то сказать – сколько можно стучаться в наглухо закрытое сердце? Неделю? Месяц? Год? Лера понимала все это, даже казнила себя за неблагодарность – ведь Максим поставил ее после болезни на ноги, выходил, был все время рядом, принял девочек, заботился о них и о ней, разве что луну с неба на тарелочке не приносил, – но ничего с собой поделать она не могла. Отгорело, отболело, затянуло пеплом, только черная дыра в груди. И ничего больше. Ни-че-го.

Юля, хоть и болтала уже по-немецки не хуже коренных берлинцев, поступать укатила в Москву, в финансово-экономическую академию – и, естественно, с блеском поступила. Оставаться с Максимом в отсутствие хоть как-то оживлявшей тусклый семейный быт дочери Лере было тяжело. Смешно сказать, она радовалась, когда муж отсутствовал. А происходило это все чаще и чаще: то в гольф-клуб отправится, то на выходные уедет с приятелями на какой-нибудь швейцарский горнолыжный курорт, благо в Европе все близко.

Все близко, кроме людей, думала Лера. Люди все порознь, поодаль. По крайней мере они с Максимом – точно. Но в таком случае что она, Лера, тут делает? Так называемую личную жизнь Максим себе и без нее обеспечит. Наверняка уже и обеспечил. Вряд ли они там на своих лыжах катаются в чисто мужской компании, вокруг, разумеется, радостно клубится стайка юных длинноногих богинь, готовых украсить досуг нестарых обеспеченных мужчин. Как ни странно, Леру ни эти догадки, ни мысль о том, что догадки вполне могут оказаться реальностью, – все это ее совершенно не задевало. А раньше вроде так ревновала – и Максима, и Давида… Может, потому что любила?

Так все-таки – что же она, Лера, тут, в Берлине, делает? Зачем она здесь? Не пора ли в Москву?

Быть может, она собиралась бы еще лет десять, но добрые коллеги нашептали, что одна из пассий ее супруга ждет ребенка. Была ли то одна из медсестричек или одна из скрашивавших горнолыжный досуг «богинь», Лера не знала. Не знала даже, правда ли – то, что нашептали. Да, признаться, ее это и не интересовало, ей было, страшно подумать, безразлично.

А вот будущее незнакомой юной женщины (если нашептанное – правда) почему-то было Лере небезразлично. Слишком хорошо она помнила, что такое – быть матерью-одиночкой. Да, Берлин двадцать первого века – не Москва лихих девяностых, но все же, все же, все же. Настояв на разводе (впрочем, Максим не слишком сопротивлялся), Лера улетела в Москву.

* * *

В окошко машины постучали. Неужели полиция так быстро приехала, или опять этот хам из «Опеля» желает отношения повыяснять? – раздраженно подумала Лера.

Но за стеклом маячил Давид.

– Ну ты даешь! – Он почему-то улыбался, хотя вроде бы ничего веселого не происходило. – Давай пересаживайся! – скомандовал он, открывая водительскую дверь.

Лера переползла на пассажирское место, Давид уселся за руль:

– Нет смысла полицию ждать, они сто лет ехать будут.

– А страховая? – Лера нахмурилась, хотя стоять дожидаться не хотелось совершенно – ни полицию, ни представителей страховой, ни кого бы то ни было вообще.

– Да ладно, – отмахнулся Давид. – Там у тебя фара разбита и бампер чуть-чуть помят, не о чем говорить. Поехали, в общем.

– А этого, злющего, из «Опеля», так и оставим? – Лера не возражала, скорее, уточняла. – Он и номера, наверное, записал…

– Лерочка, солнышко! – Давид продолжал улыбаться, аккуратно выруливая с места и вливаясь в поток рванувшихся на зеленый машин. – Может, и записал, тебе-то что? Сама подумай: виноват он, это все окрестные камеры слежения записали, так что он будет рад до небес, что мы уехали.

Слова Давида дарили привычное спокойствие. Лера осторожно коснулась легко лежащих на руле смуглых пальцев:

– Какое счастье, что в моей жизни есть ты!

* * *

Пытаясь – изо всех сил пытаясь – забыть Леру, Давид, как перчатки, перебирал окружавших его молоденьких секретарш, медсестричек, санитарок, официанток из буфета клиники – всех подряд. Чтобы не путаться в именах, звал всех «лапочками» и «птичками».

Некоторых «птичек» даже брал с собой в поездки – на симпозиумы, выставки, конференции. Как когда-то Леру. Но это все были, разумеется, суррогаты, столь же способные заменить оригинал, сколь пластмассовое яблоко в витрине способно заменить сочность и хруст настоящего яблока. Даже Нино – все-таки чутье у нее было поистине звериное – это понимала. Знавшая, разумеется, о «шалостях» мужа (да он не особо и скрывался, не то что в Лерины времена), она молчала и тихо улыбалась. Семья была в безопасности, а все прочее – такие пустяки, знаете ли.

Этот симпозиум выдался не столько информативным, сколько нудным, поэтому Давид прилетел из Греции изрядно уставшим. К тому же в самолете, вместо того чтобы спать, он в очередной раз перебирал события последних месяцев. Точнее, одно событие, совершеннолетие Рустама.

Может, зря он все-таки машину ему подарил? Но мальчик так просил… Давид успокаивал себя тем, что в большинстве цивилизованных стран эпилепсия не считается абсолютно непреодолимым препятствием для получения водительских прав – здесь, в Москве за медицинскую справку, конечно, пришлось заплатить, а где-нибудь в США и проблем бы не возникло. Если в большинстве стран законодательство позволяет, так почему бы и нет? В конце концов, перед приступами у Рустама всегда «предвестники» бывают, вполне можно успеть съехать на обочину и переждать. Да и приступов уже года четыре не было, эти современные препараты воистину чудеса творят, что бы там Нино ни говорила про какую-то мистическую «судьбу». Но на сердце все равно было неспокойно. Даже самолетные турбины гудели, вопреки обыкновению, не усыпляюще, а как-то тревожно.

Заснуть он смог только дома. И с утра, вместо того чтобы торопиться в клинику, позволил себе поспать еще немного. Поцеловал сына, который собирался отвезти Нино в какой-то торговый центр – а может, еще куда, Давид, по правде говоря, не слушал, что ему говорили, – и рухнул в смятые простыни, в сон, в забытье.

Через час с четвертью подскочил, словно из мягкого, дорогого, анатомического матраса вылезла вдруг – прямо в бок – совершенно немыслимая в таком изделии иголка или столь же немыслимая пружина. Пощупал – ни иголки, ни пружины. И чего, спрашивается, вскочил?

Заснуть, однако, так и не удалось. Давид вставал, пил воду, опять ложился, крутился с боку на бок на прекрасном, очень удобном матрасе – но сон так и не вернулся.

А еще через полчаса позвонили…

Рустама скрутило на шоссе, сведенная судорогой нога вдавила педаль газа до упора, Нино попыталась вывернуть руль… машина снесла отбойник и, несколько раз перевернувшись, впечаталась в придорожную бетонную опору. И Нино, и Рустам погибли на месте – в тот самый момент, когда он так внезапно проснулся.

После катастрофы Давид превратился практически в затворника: дом, клиника, дом, клиника. Никаких женщин. Подпускал он к себе только Юлю. Она приезжала обычно под выходные, с очередной контрольной, как она выражалась, в зубах, смешно хмурила тонкие брови – ну что делать, опять ничего не выходит! Зачем только пошла в эту финансовую академию, чувствую себя полной идиоткой! Давид поил сердитую Юлю чаем, растолковывал неподдающуюся цифирь – почему-то его объяснения доходили до нее гораздо лучше, чем учебники, – хвалил за понятливость.