Читать книгу "Не отрекаются, любя (сборник) - Доктор Нонна"

– Но я же не знал… – прошептал Максим.

Лера вдруг почувствовала, что больше всего на свете ей хочется, чтобы он сейчас ушел и больше никогда не появлялся. Но у Максима были свои планы.

– Я люблю вашу маму! – объявил он. – И вас, девочки! Хотя я о вас ничего и не знал. Наверное, я в этом виноват. Но пока человек еще жив, он может исправить любые ошибки.

– Ну-ну, – хмыкнула Аня. – Пробуйте.

Юля же глядела на Максима с щенячьим восторгом:

– Значит, у меня теперь есть папа? Вот здорово!

– Какая же ты дурочка, Юлька! – Аня дернула плечом и, резко развернувшись, ушла к себе.

Лера вдруг поняла, что ужасно хочет чаю. Нет, правда, ужасно. Даже в глазах потемнело – так вдруг захотелось крепкого, горячего, сладкого. Или это от голода в глазах потемнело?

– Чаю бы, – жалобно попросила она.

– Сейчас, мамуленька! – Юлька унеслась на кухню.

Полчаса спустя Лера, грея руки о толстую, в крупных подосолнухах кружку, объясняла Максиму то, что и сама не очень-то для себя понимала:

– Мне бы еще без тебя с ними как следует все обсудить, понимаешь? Давай ты, как твой отпуск закончится, улетишь, а мы с Юлькой дня через два прибудем?

Максим искренне не понимал, зачем вокруг простого, в сущности, дела разводить такие сложности, но, вздохнув, согласился.

Отпуск заканчивался через полторы недели. Максим улетел в Берлин, оставив Лере два билета – ей и Юле. Лера глядела на глянцевые узкие книжечки и думала: может, и не придется еще лететь, может, Давид… Несмотря ни на что, она еще надеялась. Ради чего она, в конце-то концов, в Москву явилась? Все рабочие вопросы можно и по телефону решить. Но на рабочие вопросы ей в кои-то веки было совершенно наплевать.

Проводив Максима, Лера тут же поехала в «Альфу».

Незнакомая секретарша, похожая на всех секретарш мира – бюст, ноги, продуманно узкий оливковый костюмчик, – улыбалась холодной, высокомерно протокольной улыбкой:

– Здравствуйте! Меня зовут Стелла. Чем могу помочь?

Обычно Леру бесил этот тупой вопрос, но сейчас ей было наплевать. Наплевать и на вопрос, и на протокольную улыбку, и на бюст, и на виднеющиеся из-за стола бесконечные секретаршины ноги, и на высокомерность. Бросив взгляд в зеркало – черт, она сама выбирала для приемной Давида этот шкаф с узкой зеркальной дверцей, – Лера себе удивительно понравилась. Свободные брюки скрывали исхудавшие колени и все остальное, ремешок обозначал сказочно узкую талию, широкополая шляпа (остатки волос после химии и лучевой терапии пришлось срезать, а от париков ужасно чесалась голова) бросала на лицо розоватую тень, делая глаза огромными и глубокими, а щеки – юношески гладкими. Изысканной впалости щек позавидовала бы сама Грета Гарбо. Подумаешь, длинноногая кукла за секретарским столом!

– Я к Давиду. – Лера вдруг забыла его отчество, и это ее неожиданно развеселило.

– Вы записаны? Как вас представить? – Блондинка-Стелла (ну да, как ее еще могли звать, раз блондинка, то непременно Стелла, раз Стелла, то непременно блондинка) отрабатывала полный набор секретарских реплик.

В другой момент это было бы даже забавно – поставить надутую куклу на место. Но Лере внезапно надоела дурацкая игра реплик.

– Думаю, он меня и так примет, – сухо сказала она. – Я, видите ли, владелица этой клиники.

И, не обращая больше внимания на – как бишь ее там? – Стеллу, Лера без стука прошла в кабинет.

Давид говорил с кем-то по телефону, но, завидев Леру, нажал отбой, явно не закончив разговора.

– Ты сногсшибательна, – начал он и осекся.

– Я выхожу замуж за Максима, – быстро, чтобы не сорваться и не расплакаться, проговорила она.

Давид побледнел:

– Ну да, он же отец твоих девочек…

Лера, уже жалея, что когда-то ему об этом рассказала, процедила сквозь зубы:

– Не в этом дело. Ты же не стал разводиться, и что же мне теперь, век тебя дожидаться? Как Пенелопе?

– Я не могу! – тонко, как раненый заяц, вскрикнул Давид. – Не могу! У Рустама эпилепсия…

Лера мгновенно поняла, что он говорит правду, но… ничего не могла с собой поделать. Очень хотелось ударить его побольнее – чтобы он хоть немного почувствовал ее собственную боль.

– Вот как? – саркастически, почти презрительно бросила она. – Надо же, как внезапно. И очень своевременно.

– Я не знал, Лера, клянусь. Нино скрывала, а тут… я хотел… он услышал, разволновался и…

– Понятно, – уже мягче произнесла она. И горько добавила: – Но позвонить-то хотя бы – мог?

Лера шагнула к двери, Давид перехватил ее, остановил, обнял за плечи… на мгновение она прижалась к нему… на мгновение, не больше… Ведь мгновение – это чуть-чуть? Это не считается, правда?

– Завтра я возвращаюсь в Германию. – Развернувшись на каблуках, она вышла из кабинета, очень прямая, словно позвоночник стал нацеленной в зенит стрелой… «И гордо голову закидывала, чтобы слезам из глаз не вылиться», – крутились в голове не то читанные, не то слышанные когда-то стихотворные строчки.

В Берлине сияющий и даже как будто помолодевший Максим встречал их с двумя букетами: алые розы – для Леры, белоснежные – для Юли.

В его доме их ждали уже приготовленные комнаты. Юля, чуть не повизгивая, вытаскивала из своего шкафа все новые и новые шмотки: брючки, юбочки, свитерочки, блузочки – все было впору.

– Мамочка, это сказка просто! – Она скакала по комнате, подкидывая обновки к потолку. – И комп еще! И Интернет уже подключен! Ну фантастика прямо!

Лера наблюдала за этим восторгом и чувствовала, как в груди копится… нет, не раздражение – усталость. Невероятная, бесконечная, беспредельная усталость. Зачем все это?

Недели через три Максим, устав, видимо, глядеть, как она мается, спросил:

– Лера, а может быть, тебе просто нужно начать работать?

– Здесь? Персонально для русских пациентов? – огрызнулась она.

– Ну почему же? – спокойно, и не думая обижаться на ее резкость, ответил он. – Подучишь язык, тоже мне, бином Ньютона. У меня есть одна отличная преподавательница, она всех наших медиков натаскивает. У нее такой немецкий, знаешь, с медицинским уклоном. Не очень литературный, зато с профессиональной нашей точки зрения – безупречный.

Выучив немецкий и сдав требуемые экзамены, Лера начала работать с Максимом. Как когда-то, когда он взял ее в свою клинику администратором. Только теперь все было по-другому, теперь они были – одна семья. Она – его жена, а он – ее муж. Муж объелся груш, горько усмехалась Лера сама с собой. Слишком поздно исполнилась эта мечта, слишком толстым слоем пепла затянулись угли былого пожара страсти. Как же так, ведь когда-то легчайшее его прикосновение возносило ее на вершины блаженства? А теперь в постели она чувствовала себя бревном, спиленным сто лет назад и пролежавшим все эти годы в вечной мерзлоте, и, должно быть, такой и воспринималась.