Читать книгу "Биг-Сур - Джек Керуак"

Оттуда мы едем в Непент, прекрасный ресторан на вершине скалы с обширным патио под открытым небом, с великолепной кухней и обслугой, хорошими напитками, шахматными досками, креслами и столиками, чтобы просто сидеть на солнышке и смотреть вдаль – И мы все сидим там за разными столиками, и Коди затевает игру в шахматы со всеми кто согласен, попутно уплетая замечательные гамбургеры, которые тут называются «рай-бургеры» (огромные, со всевозможными гарнирами) – Коди не любит сидеть просто так за легкой беседой, он такой парень, что если уж решил поговорить, то все будет говорить сам пока не исчерпает предмет до дна, а если нет, с него довольно приговаривать над доской: «Хе-хе, старина Скрудж экономит пешку? цап! Вот ты и попал!» – Мы с МакЛиром и Монсанто сидим рассуждая о литературе, но тут с нами завязывает знакомство пара странных джентльменов – Один из них, молодой, представляется лейтенантом армии – Я немедленно (после пятого «манхэттена») развиваю свою теорию партизанской войны, основанную на наблюдениях прошлой ночи, когда мне на серьезе пришло в голову, что если бы Монсанто, Артур, Коди, Дэйв, Бен, Рон Блейк и я были членами одного отряда (причем у каждого на поясе фляга с бухлом), врагу было бы очень трудно нам повредить, ибо будучи близкими друзьями мы бы отчаянно берегли друг друга, все это я излагаю лейтенанту, который обращает на меня внимание своего старшего спутника, а он оказывается вообще ГЕНЕРАЛОМ армии – А за отдельным столиком сидят очередные гомосексуалисты, так что в какой-то ленивый момент Дэйв Уэйн отрывается от шахматной доски и произносит: «Под сенью секвой разговор о войне и гомосексуализме… пусть это будет мое непентское хокку» – Ага, – говорит Коди нацелясь на шах и мат, – Шмокку, дружище, ну-ка фигуру убирай, а я тебя ферзем».

Я упомянул генерала только потому, что и тут зловещее совпадение, за время этого продолжительного запоя я встретил двух генералов, его и еще одного, странное дело, никогда раньше генералов не встречал – Этот первый генерал был подчеркнуто вежлив и в то же время что-то зловещее было в его стальных глазах за стеклами дурацких темных очков – И в лейтенанте было что-то зловещее, он угадал кто мы (сан-францисские поэты, самые сливки) и ему это вовсе не нравилось, хотя генерала, похоже, развлекло – И каким-то зловещим образом генерал очень заинтересовался моей теорией партизанского отряда, состоящего из друзей, и когда через год президент Кеннеди издал приказ о реорганизации части войск по примерно такому же принципу, я заподозрил (я продолжал сходить с ума, но уже по другому поводу), уж не у меня ли генерал свистнул идею – Второй генерал, еще более странный, появился когда я зашел еще дальше.

«Манхэттены» за «манхэттенами», и наконец, когда мы к вечеру добрались до дому, я чувствовал себя неплохо, но понимал что назавтра будет труба – А бедняжка Рон Блейк попросился остаться со мной в хижине, все прочие уезжали на трех машинах в город, я не смог придумать приличной отмазки и согласился – И вот все вдруг отбывают, а я остаюсь наедине с этим сумасшедшим битничонком, поющим мне песни в то время как я хочу одного – спать – Но надо же соответствовать и как-то оправдать надежды юного сердца.

Ведь бедный мальчик всерьез уверен что во всем этом битничестве есть некий благородный идеализм и прочее, а я, если верить газетам, «король битников», все так, только я ужасно устал от неисчерпаемых энтузиазмов новообращенной малышни, которая норовит познакомиться со мной и влить в меня свежие силы, чтобы я, значит, воспрял и воскликнул: «да-да, все здорово», а я уже не могу – И свалить на лето в Биг Сур я решил именно чтобы избежать таких вещей – Как например пятеро несчастных студентов, которые как-то ночью заявились ко мне на Лонг-Айленд в куртках с надписями «Бродяги Дхармы» и надеялись, что мне 25 лет, из-за ошибки на обложке, а тут я такой, в отцы им гожусь – Но нет, юный свингующе-джазовый Рон хочет во все врубаться, идти на море, бегать, прыгать, буровить, петь, болтать, писать песни, все видеть, делать все со всеми – И вот, ухватившись за последнюю кварту портвейна, я так и быть иду с ним на море.

Мы спускаемся по старой грустной тропе бхикку и вдруг я вижу в траве мертвую мышь – «О бедная мертвая мышка», – поэтически замечаю я и вдруг догадываюсь и впервые за все время вспоминаю: сам же снял крышку с крысиного яда на полке у Монсанто, значит это моя мышь – Лежит мертвая – Как тот калан в море – Моя собственная родная мышь, которую я все лето заботливо кормил шоколадом и сыром, а сам опять невольно нарушил все свои обеты быть добрым ко всем живым существам включая насекомых, опять так или иначе убил мышь – И в довершение всего доходим мы до камня где днем обычно отдыхает на солнце уж, и я говорю об этом Рону, а он как завопит: «ОСТОРОЖНО! мало ли что это за змея!» – и я по-настоящему пугаюсь, сердце наполняется ужасом – Мой маленький друг ужик превращается у меня в голове из живого существа с длинным зеленым телом в злого змия Биг Сура.

И вдобавок у моря, где отлив оставляет сохнуть на солнце длинные полые плети водорослей, иные огромные как живые тела с кожей, куски живой материи, всегда казавшиеся мне чем-то печальным – этот красавчик хватает их и устраивает с ними пляску дервиша, вторгаясь в порядок моего Сура, в порядок моря – В порядок мозга.

Всю ночь мы жжем лампу, поем и орем песни, и все бы ничего, только наутро бутылки нет, и я опять просыпаюсь в состоянии «последнего ужаса», ровно так же как в Сан-Франциско перед побегом сюда, я опять попал, опять я слышу собственные рыдания: «За что Господь мучает меня?» – А не испытавший делириум тременс хотя бы в начальной стадии никогда не поймет, что это не столько физическое страдание сколько душевная мука, и никак не растолковать ее непьющим невеждам обвиняющим пьющих в безответственности – Душевная мука столь сильна, что чувствуешь будто предал сам факт своего рождения, сами родовые потуги и схватки своей матери, что выносила тебя и пустила в мир, а также предал все усилия своего отца, что кормил тебя, воспитывал и взращивал и, видит Бог, старался подготовить к так называемой «жизни»; чувство вины столь глубоко, что отождествляешь себя с дьяволом, а Бог далеко-далеко, покинул тебя в твоей болезной дурацкости – Тебе плохо в величайшем смысле этого слова, дышишь и сам в это не веришь, плохоплохоплохо, душа твоя стенает, смотришь на свои беспомощные руки как будто они в огне, а ты не можешь двинуться чтоб помочь, глядишь на мир мертвыми очами, на лице невыразимая скорбь, словно у ангела небесного страдающего запором – Раковым взглядом смотришь ты на мир сквозь серо-бурую шерсть над глазами – Язык бел и отвратен, на зубах налет, волосы будто иссохли за ночь, глаза гноятся, нос блестит от сала, углы губ запеклись – короче, мерзкое безобразие, хорошо знакомое всякому кто прошел через уличное пьянство всемирных Боуэри – Никакой радости в этом нет, люди говорят: «Ну что ж, напился и счастлив, пускай проспится» – Бедный пьяница плачет – Он плачет об отце и матери своих, о старшем брате и лучшем друге, он кричит о помощи – Пытается как-то собраться в кучку, хотя бы подвинуть башмак поближе к ноге, но даже это не удается, башмак падает, или что-нибудь переворачивается, бедняга обязательно совершает что-то от чего плачет еще горше – Он хочет спрятать лицо в ладонях и взывает о прощении, но знает: прощения нет – Не то что лично он не заслуживает – прощения нет как такового – Ибо смотрит он в синее небо, а там лишь пустота корчит ему огромную гримасу – Смотрит на мир, а мир кажет ему язык и, снявши маску, глядит в ответ пустыми красными глазищами, такими же как его собственные – Он видит как вертится земля, но это не имеет никакого значения – Один неожиданный звук за спиной, и он рычит в бессильной ярости – Рвет ворот засаленной рубахи – Хочется тереться лицом обо что-то чего нет.