Читать книгу "Прямой наводкой по ангелу - Канта Ибрагимов"

Далее — совсем неожиданное. Лично хозяйка за ручку выводит Мальчика за высокие стены колонии, и на очень красивой машине везут его куда-то, а там красочный магазин — вот это «Детский мир», и ему «иные» люди покупают новую одежду, потом ведут к игрушкам, — он молчит, и они сами покупают множество всего, даже не запомнил.

Следом они подъехали к какому-то высокому зданию, и здесь все перед ними кланяются, двери раскрывают, и какая-то космическая кабина мчит их наверх, а там, не комнаты, а залы, и такая роскошь, как в кино. И здесь не «иные люди», а многочисленная прислуга вновь раздевает Мальчика, его отводят в огромную ванную, и очень долго отмывают в разных шипучих, сладко пахнущих пенах. После ванны его не могут одеть — уже куплено столько нарядов, что все выбирают, что же надеть вначале.

И вновь они в кабине, только теперь она плавно пошла вниз, а там их ожидают Хозяйка и тот услужливый, на всех языках говорящий молодой человек. А потом был огромный зал, такой же стол, и еда, очень сладкая еда. И есть он хочет, очень хочет, особенно глаза, да в рот ничего не лезет, что-то распирает изнутри, а с обеих сторон сидят эти «иные» тетя и дядя и все больше и больше гладят его, и все целуют, целуют, аж всего обслюнявили, так что он от этих неожиданных ласк и внимания так устал, что тут же в объятиях то ли заснул, то ли отключился. И попадает он воочию в какую-то странную реальность. Он в родном «Детском мире», и этот мир совсем не сказочный и красочный, а весь разбит, грязен, сер и угрюм, и слышится вой бомб. Зато вдалеке, уже осязаемо, уже наяву, все более и более приближаясь, — пестрый, красочный, сказочный мир, правда, люди там иные, не родные, хоть и улыбаются… А раскрыл он глаза — уже на руках краснощекого, и, действительно, рядом его пухлая, цветущая щека, а хоть и спросонья заглянул Мальчик в его глаза, ничего не видно — очки стеклянные.

В тех же залах та же прислуга вновь облачила Мальчика в лучшие одежды детдома; попал он в теплые объятия Хозяйки, в машине заснул, а когда разбудили — мрак колонии. И прижимая к своим пышным бедрам, Хозяйка опять отвела его в мальчиковую казарму, все уже спали, и она помогла ему тоже лечь, погладила по головке и приказала:

— Смотрите за ним, — самой доброй воспитательнице.

Больше Мальчик ничего не помнил, он очень устал, он хотел только спать… И вновь это странное видение: он в родном разбитом, грязном «Детском мире», а совсем рядом, недалече — «иной» сказочный мир. И он не знает, как быть, что делать? Но тут оставаться страшно, он уже слышит, он явственно чувствует, будто не одна, а множество крыс подкрадываются к нему и уже не только принюхиваются, а трогают, даже начинают кусать его ноги и руки, и он хочет вскочить, хочет бежать в тот «иной» мир, и с трудом, с усилием, но делает порыв, шаг, другой, и вот он «иной» красочный, сказочный мир. И вдруг в честь него салют, огни, огни, так что все, даже под ногами, меж руками загорелось. Он вскочил, истошно крича, побежал по казарме, бился о кровати, табуретки, тумбочки, а огонь все горит, все жарит его. Наконец, включился свет, он попал в объятия воспитательницы; все детдомовцы спят, не шелохнутся, и только Дима рядом, с перевязанной головой, и он, увидев обожженные руки и ноги Мальчика, заорал:

— Сволочи, гады! Вы будете вечно жить в этом мире, в этой красной стране, меж этих огней и крови.

А воспитательница на руках отнесла плачущего Мальчика в свой кабинет, уложила в свою кровать, стала спешно звонить. Вскоре появился очень высокий мужчина в белом халате.

— Да, детская жестокость порой похлеще взрослой, — констатировал он, бегло осматривая конечности Мальчика. — «Двойной велосипед» — это когда меж пальцев рук и ног вставляются множество головок спичек и одновременно зажигаются… Обычно это применяют в тюрьмах, реже в армии. Но здесь, среди детей? И откуда им это ведомо? — Колония, — тихо прошептала воспитательница.

— Ему нужно стационарное лечение, наверняка и оперативное вмешательство. Нежная кожа очень уязвима.

— Так отсюда вывозить детей нельзя.

— Хм, только по решению суда продавать? — ухмыльнулся мужчина.

— Да, — тихий голос воспитательницы.

— Как раз сегодня были смотрины.

— Я в курсе.

— Как раз его одного и выбрали.

— А-а, вот в чем дело, даже дети ревнуют, завидуют… Дожили, все хотят отсюда уехать… Но ребенка надо лечить основательно, ведь когда вам надо, вы просите разместить ваших детей в нашей санчасти.

— Да-да, конечно… Но я должна сообщить директору. Даже боюсь позвонить. Что будет!?

— Ради Бога, пока не звоните, — настоял врач. — Мы сейчас перевезем пострадавшего, а потом звоните своей Хозяйке.

Вскоре появились носилки на колесах. Мальчика закутали в одеяло. Вынесли во двор, долго везли сквозь темный лес, потом калитка, снова лес, новое здание, запах лекарств. Ему сделали укол, и не один. Он плакал, и пока обрабатывали ручки и ножки, он так и заснул со слезами на глазах.

А на следующий день, видать уже ближе к обеду, он проснулся от шума; доктор и Хозяйка о чем-то громко, эмоционально спорили.

— Видите, вы разбудили больного. Покиньте нашу санчасть, сюда вход посторонним воспрещен, — на очень повышенных тонах напирал мужчина.

Испугавшись директора, Мальчик зажмурил глаза, сделал вид, что вновь спит, и вскоре наступила тишина, а он еще долго не раскрывал глаза, пока кто-то осторожно не потеребил его по плечу.

— Просыпайся, — очень ласково лицо доктора. — Мы пригласили главного специалиста области по ожогам. Да и кушать пора.

При обработке ран было больно. Зато потом его кормили с рук, и как кормили, почти всем миром: шесть бабушек, которые лежали с ним в палате. И может быть, Мальчик этого еще и не понимал, оказывается, одна лесопарковая зона была поделена забором на две части: на одной — детский дом, на другой — дом для престарелых, где Мальчик себя чувствовал очень хорошо, если бы не споры самих бабулек относительно его судьбы. Одни утверждали, что ребенку гораздо лучше уехать в Америку, другие рьяно это отвергали. И как продолжение этого, через пару дней явились все, в том числе и «иные» люди, правда, теперь они не улыбались, а были очень озабоченные, но к Мальчику не прикасались.

— У нас решение суда, и этот ребенок их, — со взбухшими на шее венами напирала Хозяйка.

— Знаю я ваш суд, самый «гуманный в мире»! — со злостью кричал доктор. — Всю страну продали, теперь и за детей взялись, генофонд! Под корень рубите! Вон! Вон из моей санчасти, с нашей территории!

— Вон! Вон! — теперь уже дружно поддержали и больные бабушки.

После этого еще день-два была тишина. А Мальчик уже пошел на поправку. И хотя ходить ему еще не разрешалось, но на постели прыгал он как хотел, и уже скучно стало ему средь бабулек, хоть в колонию возвращайся. И если днем еще терпимо, то вечером все бабульки куда-то гурьбой уходят, и такая тоска, аж жуть, к тому же из коридора доносится почти каждый вечер какая-то до боли знакомая, щемящая сердце мелодия. И он уже не первый вечер к ней прислушивается и почему-то непременно свой город, свой «Детский мир» и своих родителей со слезами вспоминает. А на сей раз мелодия до того знакомая, тянущая прямо за душу, что он не стерпел, хоть и строго запрещено, сполз с кровати и буквально на четвереньках, пополз из палаты. А там дощатый коридор, с картинами на стенах и более просторный холл, где сидят престарелые люди, и что он видит?! На небольшой сцене пожилая женщина со скрипкой.