Читать книгу "Ошибка "2012". Новая игра - Феликс Разумовский"

И он сделал жест, как бы нажимая на шток воображаемого шприца. Кто другой содрогнулся бы, но землекоп лишь вытянулся по струнке:

— Яволь, мой штандартенфюрер! — Он щёлкнул каблуками и взял лопату «на караул». — Ваш приказ будет исполнен. Свой позор представители низшей расы будут отмывать долго…

Тихон и прочие. Моменты истины

Раков варили в железной двухсотлитровой бочке, да и то понадобилось несколько заходов. Варили по всей науке — в густо посоленной воде, с большим количеством укропа, до радикально красного цвета, когда между спинками и шейками страдальцев образуется ясно различимая трещина. Ещё в меню праздничного обеда значились рис, бастурма и ядрёный «русский» квас из импортного концентрата. По общему мнению, с этим квасом достойно мог конкурировать лишь «традиционный» ржаной хлеб, выпекаемый у нас из финского полуфабриката. Водку, приготовленную по особому рецепту, пока держали в строгом секрете и в разговорах старались не упоминать, дабы не подавать дурной пример детям. И без того — трудным…

— Ну, Олег Петрович, за тебя! — с чувством поднял кружку кваса Фраерман. — Чтобы и дальше все наши были живы-здоровы… Ура!

— Ура! — подхватил народ и дружно взялся за раков. Ярко-красных, очень горячих и упоительно многочисленных. На время воцарилась тишина, нарушаемая лишь вкусным хрустом хитина. Хрустело, кстати, не только кругом стола, но и под ним. Там, при всемерном содействии Краева и Варенцовой, трудился Тихон. Он, оказывается, тоже раков уважал и потрошил их сноровисто, не хуже норки или ондатры.[46]Чего удивляться-то: порода, по крайней мере по батюшке, — камышовый кот.

— Эльвира, будьте так добры, передайте горчицу, — первым нарушил тишину Наливайко, с благодарностью кивнул и несколько покривил душой: — Ваши раки великолепны… А главное, кто бы мог подумать, что их столько в этой речушке!

На самом деле раки, если брать каждого по отдельности, были очень даже средненькие. И по части мясистости, и в том, что касалось поварского искусства, — зря ли Василию Петровичу понадобилась горчица. У себя-то дома в Питере профессор покупал членистоногих сам, а доводила их до нужных кулинарных кондиций Тамара Павловна. И между прочим, в кипяток живьём никого не швыряла. Топила жертв гастрономии в молоке, дожидалась, пока раки заснут, а затем варила до покраснения в пиве, вдвое разведённом чистейшей талой водичкой. Причём пиво она выбирала непременно бутылочное, круто солила, а уж что касается специй… Наливайко подцепил из тазика очередного рака и даже вздохнул. Дома этот несчастный ещё долго томился бы в сметане с французской булкой, на медленном огне, пока ставшую красной подливу не придёт пора смешивать с белым вином, и тогда-то… Ах, Тамара Павловна, Тамара Павловна, милая, любимая жена, затейница и забавница, на все руки мастерица… И это помимо того, что ещё и врач Божией милостью.

Наливайко разговаривал с ней на той неделе, когда ездил в Пещёрку. Супруга собиралась в столицу. По делу государственной важности. Она не позволила себе даже намёка, но в долговременном браке между любящими мужем и женой устанавливается особая связь. Лучшая в стране специалистка по мужскому благополучию как раз сейчас, вероятно, держала в маленьких надёжных руках самый что ни есть пульс Родины. И скорее всего, даже ласково вразумляла его великого и ужасного обладателя, чьё имя лучше было не упоминать всуе: э, батенька, совсем себя не бережёте…

Тогда как законный муж кормил своей кровью всяческий гнус в лесной глухомани…

— Уважаемый профессор, я тут практически ни при чём, — распугав его мысли, улыбнулась Бьянка, она же Эльвира. Василий Петрович даже не сразу сообразил, о чём она говорила, и вскинул глаза, а Бьянка весело продолжала: — Мой номер в табели о раках четырнадцатый! Настоящий генералиссимус членистоногих у нас… — Она вскрыла очередной панцирь, слизнула икру, обвела глазами стол и вопросительно посмотрела на Фраермана: — Матвей Иосифович, а где же наш Мгиви? Этот сын чёрной Африки, отлично знающий, где зимуют русские раки?

— Мне генералиссимус докладывать не обязан, — отшутился Фраерман. Хлебнул квасу и принялся разделывать приглянувшегося рака. Правду сказать, шутки шутками, а вопрос Бьянки вверг его в некоторую задумчивость. В самом деле, Мгиви и Кондрат как ушли с утра, так и не возвращались. Не было за столом и немцев. Они поздравили Олега с выздоровлением, запаслись сухим пайком и свалили, сославшись на какие-то срочные дела. Как возьмут ещё да устроят в лесу фестиваль большой немецко-русско-африканской дружбы…

Раков сменили рис, свинина и опять-таки квас. Когда есть стало окончательно невмоготу, Коля Борода вздохнул и улёгся на алтарь реальной мужской дружбы.

— Отряд, подъём! — скомандовал он своим трудным подросткам. — Через пять минут собираемся у «Газели». Едем в Пещёрку на выступление китайского цирка. Будут мастера ушу, заклинатели змей, акробаты и гениальный иллюзионист, как бишь его… Сун Чай. Всё, время пошло!

На бородатом Колином лице было ясно написано: если не вернусь, считайте меня коммунистом. А если вернусь — налить не забудьте!

Когда «Газель» затарахтела и отбыла, на столе появились баночный «Будвайзер», «Алазанская долина», армянский коньяк и газированное вино, всё ещё именуемое «Советским Шампанским». И наконец, в качестве венца творения, возник сияющий Песцов. Он волок сорокалитровый молочный бидон. В посудине, от которой, наверное, ещё нескоро отлипнет прозвание «голубой мечты самогонщика»,[47]плескался не огненный первач, но алкоголь «Кристалл», умело и заботливо доведённый до удобоваримых кондиций. То есть пропущенный через уголь, подвергнутый кипячению и горячим настоянный на благородном можжевельнике. В общем, всемирные производители джина, отведайте и удавитесь!

— Итак, братцы, дубль два, — снова начал Фраерман, поднял кружку и, по-ленински прищурившись в сторону Краева, показал все свои фиксы. — Олег Петрович, вот теперь действительно за тебя. Ура!

Скоро общество начало разбиваться на кружки по интересам, послышались беседы за жизнь и разговоры по душам. А почему бы и нет? Все свои, никто никому не должен, и делить нечего…

— Ну-ка, иди, иди сюда… — говорила Бьянка Тихону, улыбалась, как девчонка, и осторожно водила вдоль рыжего хребта пальцем. — И никакой ты не камышовый, ты просто самозванец… Тоже мне древнее священное животное. Да тебя фараоны к камышам и на версту бы не подпустили.[48]Ладно, хоть ты и с помойки, я всё равно тебя люблю. Иди сюда, говорю, давай пободаемся…

Тихон бодаться не захотел. Перевернулся на спину и принялся ловить её руку. Лапы у грозного охотника были мягкие и щекотные.