Читать книгу "О чем говорят кости. Убийства, войны и геноцид глазами судмедэксперта - Клиа Кофф"

работать за лабораторным столом. Господи, меня учил сам Уолт Биркби! Правда, у судебных антропологов в Штатах обычно есть несколько часов на исследование одного тела, однако, учитывая, в каком состоянии находились тела в этой могиле, я могла значительно ускориться: разлагающиеся ткани легко отделялись от костей, благодаря чему добраться до костей не составляло труда. И все-таки в то утро меня грыз червячок сомнения – справлюсь ли я? Смогу ли доказать Биллу, что он не зря взял меня в команду?..

Палатка для вскрытий стояла на поляне между задними дверями церкви и покоями священников. Трупы попадали в палатку только после того, как в здании церкви рентгенолог делал снимок и проявлял его в обустроенной в одном из переносных туалетов темной комнате. В палатке мы оборудовали три металлических поддона для вскрытий, стол для антрополога и стол для чистки оборудования. Еще у нас был стол для хранения инструментария для вскрытий: запасных лезвий и рукояток скальпелей, медицинских ножниц и пинцетов. На столе судебного антрополога лежала деревянная остеометрическая доска для измерения длинных костей, скальпели, лезвия, мощные хирургические пинцеты для отделения мягких тканей и штангенциркуль для измерения диаметра костей. А еще – запаянные в пластик таблицы с антропологическими стандартами: мы могли, определив стадию прорезывания зубов у трупа (к примеру, по челюсти подростка), не снимая измазанных перчаток, взять таблицу, найти в ней соответствующий возрастной диапазон и тут же внести его в журнал (конечно, для окончательного определения возрастного диапазона мы изучали не только зубы). Когда патологоанатом заканчивал вскрытие, он просто спрашивал антрополога: «Какой возраст у № 291?», – и вписывал данные в отчет.

За одну смену в палатке мы вскрывали около тридцати тел, при этом внешний осмотр проводился в церкви. Иначе говоря, я подключалась к процедуре вскрытия лишь в тот момент, когда кости становились доступны для исследования. Если же мягкие ткани были слишком плотными, прозектор просто обнажал кость от мяса, а затем вручал мне пилу для костей. Иногда, если было время, прозекторы самостоятельно выпиливали костные образцы. Оба прозектора, датчанин Питер Большой Дог и шотландец Алекс Бормотун, были очень приятными и в работе, и в общении. Затем я выкладывала кости на столе, очищала от остатков тканей и приступала к исследованию. За палаткой был прокинут шланг с водой. При помощи мелкого сита и мощной струи воды кости подвергались еще более тщательной очистке от остатков тканей. Точно так же мы отмывали и свой инструментарий для вскрытий. Во время обеда или в конце дня антрополог переписывал свои заметки начисто, а затем передавал их патологоанатому для присоединения к общему отчету о вскрытии.

До позднего вечера патологоанатомы работали с бумагами в церкви, прозекторы очищали их рабочие места и оборудование, антропологи приводили в порядок заметки и отмывали инструменты. Мы заканчивали как раз к тому моменту, когда начинали возвращаться работающие на могиле, а потому старались поскорее принять душ, чтобы не задерживать остальных и не создавать толчеи.

Я смогла уложиться в десятиминутный норматив в первую же смену в палатке. Низам Пирвани, гениальный главный судмедэксперт из округа Таррант, штат Техас, восхитился:

– Клиа, как быстро ты всему научилась!

Я только рассмеялась – пусть тот факт, что я четыре года изучала остеологию человека, а с 1993 года профессионально занимаюсь судмедэкспертизой и остеологическим анализом, пока останется в тайне. Кроме того, работу здорово облегчало то обстоятельство, что всем трупам было явно меньше сорока лет, а потому фазы развития лобковых костей и ребер определялись легко, ну а на детских скелетах было множество маркеров возраста. Мне нравилось работать быстро и эффективно, ведь я была единственным антропологом в компании трех патологоанатомов, и меня здорово подстегивала постоянная необходимость искать ответы на вопросы. Дин рассказывал, что патологоанатомы его достали, но я чувствовала, что в палатке устаю меньше, чем в могиле, – здесь труд был больше умственным, чем физическим. А еще у меня теперь был понятный фронт работ: три тела за один прием, в то время как в захоронении приходилось копать от рассвета и до обеда.

В палатке работало меньше людей: всего три-четыре патологоанатома и, может быть, два прозектора, постоянно привозивших новые тела после рентгенографии. Иногда я оставалась одна и в тишине очищала и исследовала кости. Все, с кем я работала, стремились создавать атмосферу дружбы и сотрудничества. Питер Ванезис, известный шотландский патологоанатом, бывало, делал перерыв на сигаретку-другую, не переставая, впрочем, думать о работе. Низам напевал себе под нос шлягеры и мелодии из телепередач. Митра Калелкар из офиса судмедэкспертизы в Чикаго после обеда неизменно повторяла: «Чем скорее начнем работать, тем скорее закончим». Они все были очень радушны и оптимистичны. Может, потому, что не застали первый этап миссии в Кибуе, когда у нас не было практически ничего: ни водопровода, ни туалетов. Я записала тогда в дневнике, что патологоанатомы проще ко всему относятся, наверное, потому, что они всего три недели в этой миссии.

В буквальном смысле слова выбравшись из могилы, я поняла: да, захоронение находится в центре нашей миссии, однако эксгумация лишь один из элементов сложного процесса. А мы – мы тоже элементы, шестеренки или что-то типа того. Правда, мы умеем немало и без труда можем сменить «могильный» комбинезон на «палаточный». На многих из нас легли немного не те обязанности, о которых мы думали, собираясь в миссию. Например, Роксане пришлось заняться учетом одежды и предметов, найденных вместе с телами.

Каждый вечер Роксана рассказывала о своих находках. Я была ее постоянной слушательницей, потому что с тех пор, как Боб велел нам потесниться, чтобы было где разместить патологоанатомов, мы с Роксаной стали соседками. К сожалению, в начале февраля Роксана серьезно заболела. Билл c Бобом предположили, что у нее малярия, а я настаивала на том, чтобы Роксану вертолетом отправили в больницу в Кигали. Проснувшись однажды утром после очередного липкого сна о том, что делю постель с отрезанными частями тел, я услышала, как Роксана кашляет и не может остановиться. Она пыталась собрать свои вещи – Билл и Боб договорились с кем-то, кто мог отвезти ее в Кигали. Бедняге не хватало сил даже закрыть чемодан. Я ужасно злилась: как можно отправлять тяжело больного человека четыре часа трястись по разбитой дороге?! А еще мне было немного жаль, что Роксана уезжает (и стыдно за этот свой эгоизм). Я знала, что мне будет не хватать наших разговоров о жизни, ее рассказов о красоте родного Сан-Хосе в Коста-Рике, – на самом деле всего ее отношения к жизни, высказанного