Читать книгу "Материнство - Шейла Хети"

Теперь Марисса осталась без мужчины. Одиночка, она чувствует себя так, словно выпала из потока, оказалась на обочине жизни, утратила статус, особенно среди женщин. В ней видели потенциальную угрозу. Муж не вызывал у нее ничего, кроме горечи и озлобления. Проблема в том, что он не проявил качеств настоящего мужчины и не заслужил ее уважения. В нем нет ничего сексуального, сказала Марисса. По ее мнению, их брак пошел на пользу только мужу, теперь он пользовался успехом. Жить с актером ужасно, и больше она такой ошибки не совершит. Бывало, он, давая интервью, повторял то, что она сказала за ужином, выдавая ее слова за свои мысли. Несколько раз она от него сбегала – на месяц сюда, на пару месяцев туда, – чтобы поработать над сценарием, и вдалеке от него у нее все получалось лучше. Потом приезжал муж, и она теряла нить, выбивалась из колеи и отсылала его домой.

Рассказ об итальянском режиссере показался мне чистой выдумкой, но в ее представлении судьба постоянно сводила их вместе. Под влиянием мужа она не написала ни строчки, тогда как он вдохновил ее на целый сценарий. И разве не судьба привела их в Лондон одновременно? Да, так, согласилась я, но напомнила, что ни в Лондоне, ни в Ванкувере, ни в Риме они так и не встретились. Марисса стояла на своем, но я смотрела на это иначе: каждый раз, оказываясь где-то в одно и то же время, они так и не виделись, и, может быть, судьба таким образом говорила: «Вы не предназначены друг для друга – поймите же! Каждый раз, когда я свожу вас, из этого ничего не получается».

Когда мы выходили из ресторана, я заметила, что высокие каблуки ее ботильонов чуть стерлись с внутренней стороны. Видеть подругу ковыляющей, как ведьма, было больно. Со спины она казалась такой жалкой, бедной и несчастной.

Во время нашего разговора Марисса сказала, что мужчинам нравится кончать в партнерш. Вполне очевидная мысль, но я никогда прежде об этом не думала, и слова подруги еще несколько недель звучали у меня в голове. В конце концов я решила поставить ВМС.

Процедура оказалась крайне болезненной. Пока доктор что-то делал внутри, я мысленно кричала: «Перестань! Остановись!» Когда он закончил, я сползла с кресла и, едва переставляя ноги, вышла из кабинета. Я даже пыталась убедить себя, что все прошло хорошо и ковылять совершенно не обязательно.

Все то время, что эта штука была внутри меня, я ощущала ее как зубастый медвежий капкан. Я не могла нормально ходить и старалась вообще не двигаться. Я не могла о ней забыть. Меня огорчало и злило все, что говорил и делал Майлз, потому что – так я думала – эта штука оказалась во мне из-за него. Меня как будто закупорили. Да, я не хотела забеременеть, но мысль, что я не могу забеременеть, нравилась мне еще меньше. Ощущение было, будто матка сделана из холодного жесткого пластика и металлической спирали, будто в самой глубине меня установлено пыточное орудие, терзающее мою плоть, будто чуткий пушистый, отзывчивый зверек внутри – о существовании которого я даже не догадывалась – теперь пойман и усмирен.

Прошло десять дней; я поняла, что больше не вынесу, и вернулась, чтобы у меня это забрали. На выходе из кабинета моя любовь к Майлзу словно сорвалась с цепи. Должна признаться: возможность забеременеть – даже призрачная – открыла во мне фонтан любви к нему. Иногда чудеса творит даже просто такая вот мелочь.

* * *

Прошлым вечером, встретившись с другой подругой-писательницей, я рассказала ей о своем опыте с ВМС. «А я так и не смогла ее поставить, – призналась она. – Мы бы не ужились». Я почувствовала себя так, словно меня отлучили от сокровенного знания, доступного ей. Подруга была человеком скрытным и, похоже, хорошо себя знала. «Держу пари, ты всегда спрашиваешь совета у своего сердца», – сказала я. Она подтвердила, что да, так и есть. А вот у меня сердца, кажется, нет – по крайней мере такого, с которым можно посоветоваться. Зато у меня есть монетки.

* * *

Видения, которые нас посещают, сны, в которых мы переживаем другие жизни – с детьми, которых у нас нет, или без детей, если они есть, – табу?

да

Выстраиваем ли мы сознательные отношения с этими табу, чтобы чувствовать себя комфортнее в мире на макрокосмическом уровне?

да

Как нам это делать? Бросать табу вызов своим поведением?

нет

Бросая вызов концептуально, только в мыслях?

нет

Не следует ли нам связать эти табу с нашей жизнью и создать таким образом синтез, вместо того чтобы бросать вызов?

да

Иаков называет место, где он боролся с неизвестным, Пенуэль. Дает ли он тем самым название персональному табу?

да

Мне представляется, что для него табу заключалось в том, что человек может противостоять Богу. Должно быть, эта мысль пугала его так же сильно, как меня пугает мысль стать матерью. Соединяем ли мы табу с нашей жизнью, создавая вокруг них духовные или религиозные практики, выделяя для них безопасное место?

нет

Синтезируем ли мы табу, принимая новое имя, – как это сделал Иаков, приняв имя Израиль?

нет

Синтезируем ли мы табу, рассказывая о том, как боремся с ними?

да

Мысль стать матерью – табу для меня лично?

да

Следует ли мне синтезировать это табу с моей жизнью, рассказав историю о борьбе с ним?

да

Но такой рассказ занимает много времени, так что, закончив его, мы уходим, хромая, постарев, но окрепшие духовно. Иаков назвал свою историю «Пенуэль», что означает «Я видел Бога лицом к лицу, и сохранилась душа моя». С чем лицом к лицу борюсь я? С перспективой материнства?

да

В рассказе Иакова благословляют ангелы. Но что значит получить благословение? Значит ли это, что то, с чем мы боремся, желает нам добра?

нет

Что наша борьба и есть забота о себе?

да

* * *

Мой брат воспринимает жизнь как несправедливо возложенную на него ношу – его принудили жить, не испросив согласия. У меня отношение противоположное: жизнь – прекрасный и невероятно редкий дар, за который я в вечном долгу и расплачиваться по которому должна до самого конца.

Откуда взялась сама идея долга? С кем я расплачиваюсь? И почему расплата должна быть единственным делом моей жизни? Может ли быть так, что рождение детей – это способ выплаты долга? Для некоторых, должно быть, так и есть, но не в моем случае. Я знаю, как трудно иметь детей, но для меня это стало бы своего рода уступкой – бегством. Я не чувствую себя достойной этих удовольствий. Ребенок не соотносится с тем, что я считаю обязательством перед своей жизнью.

* * *

Что плохого в том, чтобы прожить жизнь матерью, а не сыном или дочерью? Ничего плохого в этом быть не может. Если главное мое желание писать, то это не менее стимулирующее человеческое устремление, чем иметь ребенка. Искусство – это вечность, устремленная в прошлое. Искусство создается для предков, даже если эти предки избранные, как наши матери и отцы. Мы пишем для них. Дети – это вечность, устремленная в будущее. Мое чувство вечности направлено сквозь время назад. Чем дальше во времени я могу уйти, тем глубже вечность, которую я могу пронизать.