Читать книгу "Те, которых не бывает - Нина Семушина"

«Ваши слова услышаны и вступили в силу».

⁂

Доктор закурил свою отвратительную сигарету и потёр виски. Его лицо, и так бледное от регулярного недосыпа и не менее регулярного курения, теперь и вовсе напоминало папиросную бумагу. Операция прошла удачно – как и все операции, в которых он принимал участие и которые вообще могли быть удачными.

Ещё когда он работал на скорой, все хотели его в свою бригаду. С ним и в пробке не застрянешь, и ЭКГ не заест в самый неподходящий момент, и ложных вызовов не будет. Он приносил удачу и знал это – с той же злорадной, азартной покорностью, с какой некоторые люди принимают фатальный диагноз.

Каждый раз, когда он входил в реанимацию, она как будто входила за ним – нескладная худенькая девочка семнадцати лет, с большими карими глазами и испачканной в акварели кисточкой за ухом, невидимая никому, кроме него. Она клала ему на плечо руку с веснушками на запястье. Иногда, засыпая, он думал, что даже не поинтересовался тогда, как её зовут, а потом раздражался на себя самого за то, что предаётся унынию вместо работы, ставил себе очередное дополнительное дежурство и засыпал.

⁂

Монеты исчезали и раньше – то закатывались под стол, и ну хоть три часа под ним проползай, а не найдёшь; то пропадали прямо во время фокусов, что было особенно погано. Спрячешь, бывало, монетку в стаканчик, просишь толпу на рынке угадать, под каким стаканчиком монетка, а её там и в помине нет. Испарилась. И все сразу такие: шулер, шулер. Ну да, шулер. Хотя тут-то не я, гадом буду. Когда я – я, в целом никогда не попадаюсь. Пропадают деньги, такая натура ихняя. Но так, чтобы средь бела дня прямо с ладони, – такого ещё не бывало.

Дети вокруг восхищённо перешёптывались, показывали пальцами на Сашко, взрослые качали головами. Надо же, вот лежала на ладони монета – и нету! Прямо по правде нету, ребята! А за ней вторая! Сашко, вообще-то собиравшийся показать другой фокус, ослепительно улыбнулся и полез в карман, как ни в чём не бывало извлёк из него ещё горсть, которая под аплодисменты толпы исчезла с той же скоростью.

Молодой фокусник, на ходу расточая улыбки и не забывая принимать от благодарных зрителей новые монеты, а то и купюры, никуда дальше бездонного кармана не исчезавшие и магической силы не имевшие, выбрался из толпы, поднялся из тёмного перехода на не менее шумную улицу, достал сильно побитый жизнью, но всё ещё дорогой телефон. Вот говорят: судьба-злодейка. Ну а что делать, какой-никакой он, Сашко, человек, а предупредить-то в целом надо. Да что же за день такой!

– Алло, Максимилиан Генрихович. Это Саша. Ваш донор возвращается в город. Ну а я откуда знаю как? Что? Вернуть? Да вы же знаете, что это невозможно. Вы ещё обол у Харона своровать попросите. Что? Не. В целом не слабо. Да я так-то могу своровать, но что это изменит. Не в моей это власти. Не за что. Обращайтесь. Бабка Рада привет передавала сердечный. Да здорова, спасибо. Ну это. Как это у вас. Ауфвидерзейн.

Сашко повесил трубку и тяжело вздохнул. Эх, не уйдёшь от судьбы. Ему-то что. А вот девку жалко.

Звенели трамваи на остановке у рынка, серебрились рельсы. Из подземного перехода высыпалась, как из рога изобилия, многоголосая толпа. Ветер гонял по асфальту тополиные листья – золотистые и круглые, как монеты.

⁂

Лето в этом году на Урале было холодным – впрочем, иначе быть и не могло. Стратегически завернувшись в связанный мамой ещё семь лет назад шарф, Аня вытащила хромой чемодан на перрон и огляделась. Вот она и дома. Мама, конечно, ещё не подошла, но в этом, конечно, не было маминой вины: мало ли, в пробку встала. Да и поезд пришёл на пятнадцать минут раньше.

Люди вокруг обнимались, плакали, смеялись, курили, сетовали на экономику с политикой, ругали начальников, взахлёб рассказывали о прошедшем отпуске, ныли о том, что скоро опять 1 сентября. Вокзал родного города являл собой то же огромное непоседливое живое существо, каким Аня запомнила его, – похожий изнутри на больницу, а снаружи на школу, он был для неё и первым, и вторым. Где, как не на вокзале, лечить душу дорогами и учиться не плакать при расставаниях?

Люди постепенно расходились; в какой-то момент возле поезда остались только Аня и какая-то странная компания, только что поднявшаяся из тоннеля. Судя по всему, двое мужчин – лица их заботливо укрывала тьма, а фонарь виновато взирал на них сверху бельмом погасшей лампочки: мол, я ни при чём, Аня, извиняй. Ну конечно.

– А можно вас подвезти? – спросил, отделяясь от тёмной стены, кудрявый парень в клетчатой рубашке. В какие-то два шага он преодолел расстояние от тоннеля до Ани и уже тянул свои длинные пальцы к видавшей и не такое ручке чемодана. Совсем молодой – лет двадцать, не больше. Лицо наглое и очень усталое, а ещё – явно волнуется. Из-за чего, интересно?

– Нельзя. – Аня подхватила чемодан сама, не двигаясь с места.

– Так поздно же, – обворожительно улыбнулся парень. – Мы с вас даже денег не возьмём. Просто почему бы и не подвезти хорошего человека в поздний час? А то одно звёздное небо над головой, даже фонари не работают. Время для прогулок так себе.

– Так себе из вас таксист, – в тон ему ответила Аня, уже завидевшая маму, которая шла к ней напрямик через пути. Она, дивясь собственной наглости, помахала клетчато-кудрявому (интересно, у него права-то есть?) и побежала маме навстречу.

– А чего ты по рельсам? – поинтересовалась Аня, обнимая маму и глядя вверх, на тонкие линеечки проводов, на которых птицы, нахохлившись, пытались изобразить какой-то терцквартаккорд.

– Так тоннель-то закрыт, – пожала плечами мама. Аня обернулась, но на платформе уже никого не было. Фонарь покачал головой, поморгал и загорелся снова.

До дома Аня с мамой добрались спокойно и с музыкой – выручил сосед Андрей, с детства мечтавший о кругосветных плаваниях и чумовых автомобильных гонках, поэтому служивший капитаном прогулочного теплоходика на Каме и водивший «шестёрку».

Вишнёвое почти ископаемое чудо Андрея неслось, рассекая лужи, окатывая редких прохожих тучами брызг и задорно подпрыгивая на неровном асфальте проспекта. Певица Земфира язвительно сообщала из колонок, что помнит все трещинки адресата; Аня ощущала даже те трещинки, о которых не помнила; впившись руками в спинку переднего сиденья, она смотрела, как мимо неё проносятся, перемешавшись, огни, дома, светофоры, будущие осенние листья и обрывки воспоминаний детства, и понимала, что счастлива.

…Когда дверь подъезда захлопнулась и в окне второго этажа зажёгся свет, невидимый Ян, примостившийся на крыше «шестёрки», наконец выдохнул и достал из сумки книгу сновидений. Дождь лениво и веско ронял на страницы крупные капли, от которых по страницам шли чернильные круги, указывавшие с настойчивой очевидностью на одного конкретного обладателя кошмаров. Ян закатил глаза и достал из кармана телефон.

– Алло, Энгаус. Ты спишь уже? Пойди в ординаторскую и разбуди моего брата, пожалуйста. Что сказать? Что он утомил меня своей паникой. Конечно, я тебя люблю. Утром прилечу. Отлично всё прошло, мы в тоннеле её поджидали. Но она с нами не поехала, её встречали, Макс поехал в больницу, а я просто проследил. Что? Тоннель на Перми II не работает? Ну а ей-то откуда об этом знать? Она ничего не заподозрила, я уверен. С ней же я разговаривал. На чём бы мы её везли? Ну, Макс взял машину медслужбы… Что? Глупость? Да ладно, почему?