Читать книгу "Набоков, писатель, манифест - Михаил Шульман"

Родившийся на столетие позже Гоголь, думается, не отказался бы от идеи “Мертвых Душ”, но, прочтя Достоевского, Джойса и Набокова, переписал бы еще раз свою поэму, как после “Пиквикс клаба”, – и неизвестно еще, какими словами Тургенев, доживший до мафусаиловых лет, поносил бы Россию Шмелева и братии.

31

Верность языку

Не утихшие, но приобретшие за столетие жестяной отзвук споры о народности и национальности литературы не слишком волновали Набокова. Лишь изредка, становясь комментатором и историком литературы, Набоков касается этой темы. Так, в штудиях к “Евгению Онегину”, не сомневаясь ни на минуту в значительности русской литературы, Набоков, чтобы нащупать зерно ее своеобразия и ценности, вычитает из нее все штампы, вокруг нее сложившиеся, сбивает всю окалину. Русская литература – “картина, которая немедленно развалится на куски, если вынуть ее из французской рамы и убрать французских актеров, играющих английские и немецкие роли…” Пафос утверждения весьма сходен с тезисом Белинского, в статьях об “Онегине” справедливо заметившего, что русский во фраке может быть столь же народен, как и русский в лаптях, – однако Набокову важно не свести эстетические концы с концами идеологическими (“Онегин” великое произведение, ergo должно быть народным), а понять, где именно, при такой валкости элементов, находится безусловное несущее перекрытие строения. “Парадокс, с точки зрения переводчика, заключается в том, что единственно важным русским элементом “Онегина” является пушкинский язык…” Действительным парадоксом оказывается в том, что язык, формообразующий нацию, оказывается наднационален. Истинный текст “Онегина” – это все, за исключением “энциклопедии русской жизни”. Русская литература – это все, что она в себе несет, за вычетом запахов гумна, ржаного хлеба, бояр и прочего реквизита. От национального, от народного Набоков оставляет только язык, – то есть нечто аксиоматическое, неделимый остаток, от чего невозможно отказаться без угрозы саморазрушения, – и здесь мы видим, что, если язык есть наиболее ценное, что создается народом, то одновременно он и менее всего привязан к национальному. Язык есть нечто самое наднациональное, потому что отражающее мышление, а не быт, – мышление, протекающее, надо признать, по одним законам если не у всякого мыслящего существа, то хотя бы у человека как биологического вида. Язык есть единственно важный элемент великого прозведения. Именно языку, в формах почти грамматических, Набоков и хранит верность, ни капли при этом не увлекаясь внешним антуражем русской литературы, привезенным ли с европейских барахолок или стачанных на дому.

Ценность писателя определяется не фактурой изображенных событий и т. п. внелитературных компонентов, – а качеством языка, тем достоинством речи, каким произведение искусства в конечном счете важно. Это достоинство – вполне метафизического свойства. Язык, в понимании Набокова, не есть предмет абстрактного поклонения или просто средство общения. В нем отображаются коренные свойства бытия, он слепок с устроения вселенной. Язык наполовину идеален, он – самое точное подобие духа, он служит связью человека не с себе подобным, но с с тем миром понятий, какой был для Набокова миром истинных предметов, а не тем царством отображений от него, каким является наше тенистое существование. Язык оказывается, как единственный в нашем засоренном “реальностью” мире истинный предмет, способом постижения этого высшего горнего мира. (Схема эта, хоть и невольно, вполне платоновская, хоть Набоков вяло открещивался от пещерно-древнегреческого соседства). Верность языку оказывается, таким образом, не эстетической прихотью, но вполне отчетливой позицией гносеолога.

Грешащий против “грамматики”, по этой схеме, святотатствует, – и мимоходные разносы Набоковым современников-кумиров говорят не о надменности критика, но всего лишь свидетельствуют вполне земную природу писателей, употребляющих небесный дар не по назначению.

(Нелюбовь Набокова к Пастернаку, частенько муссируемая славистами (думается, более из броскости темы, чем из реальной значимости взаимоотношений этих писателей), хоть и не полностью, покрывается именно этим набоковским подходом к языку.[36])