Читать книгу "Сердце мастера - Вера Арье"

– Вот и прекрасно! – удовлетворенно воскликнул он, поднимаясь из-за стола. – А теперь позвольте вас проводить…

В прихожей Волошин подал ей пальто, с интересом наблюдая, как она наматывает на себя меланжевый шарф, готовясь шагнуть в мороз.

– Вас отвезет мой водитель, не стоит в потемках по незнакомому району блуждать! Да и ваш парижский наряд совсем не рассчитан на русскую зиму, – сыронизировал он на прощание.

А Оливия поймала себя на мысли, что уходить из этого странного дома ей не хочется…

На улице было ветрено, вновь частил колючий снежок. Вдоль аллеи зажглись фонари.

Пугливо придерживаясь за оградку, перед Оливией семенила приставными шажками одинокая старушка в пуховом платке-«паутинке», повязанном поверх шапки. В ее сетчатой сумке болтались пакет молока и буханка хлеба. Оливии на мгновение показалось, что она провалилась в безвременье – в этих местах, наверное, все выглядело точно так же и сто лет назад.

Тут в конце переулка, поблескивая фарами, показался черный автомобиль. Плавно двигаясь вдоль тротуара, он подъехал к дому Волошина и притормозил. Из подсвеченного салона выскочил водитель с размытым, ничего не выражающим лицом, и молча распахнул перед Оливией заднюю дверь.

По Садовому добирались долго: неподвижная вереница машин сомкнулась стальным наручником на запястье продрогшего города. За Триумфальной площадью кусок проезжей части и тротуара был огорожен: кучка людей долбила во мраке мерзлую землю с обреченностью каторжников. Вторая половина бригады разбрасывала в стороны уже взломанную тротуарную плитку – видимо, не выдержав мороза, лопнула какая-то труба и ремонт не терпел отлагательств. Красноречиво вздохнув, водитель Волошина резко вывернул руль и пустил автомобиль в объезд.

Дома Оливия рухнула на тахту и включила смартфон. На экране мерцали уведомления о пропущенных звонках от Родиона. Он, конечно, волновался, ведь уже поздно…

Однако сил на разговор у нее совсем не осталось, и, поразмыслив секунду, она отправила ему голосовое сообщение: «Все в порядке, встреча прошла удачно, страшно устала и глаза совсем слипаются. Думаю о тебе и скучаю… До завтра!»

X

Письмовник

– Скорее заходите, вас же совсем заметет! – всплеснула руками Лара, открыв наутро Оливии дверь.

Та действительно дрожала от холода, рассыпаясь на сотни ледышек: ночью температура упала до рекордной отметки, а снег все валил и валил не переставая…

– Ной Яковлевич попросил проводить вас в студию. Поднимайтесь наверх, я сейчас принесу чай с гречишным медом!

Наверх вела винтовая лестница из светлого, покрытого лаком, дерева. Опираясь на гладкий поручень, Оливия поднялась на второй этаж. Там находилось несколько пустующих спален, а в самом конце коридора поблескивала приоткрытая стеклянная дверь. Оливия толкнула ее и обмерла: перед ней была настоящая творческая мастерская.

В прямоугольном зале пахло спиртом, казеином и масляными красками. Вдоль стен стояли стеллажи с разнообразными кистями, гипсовыми бюстами и статуэтками, лежали какие-то тряпки, куски мешковины, шкурки и скрученные холсты. В простенках между ними теснились деревянные подрамники и куски арматуры для скульптур. Рядом с окном расположился верстак, над которым висели резцы, стамески и мастерки.

Посередине студии примостился стол с античной вазой в форме кратера – в таких сосудах в Греции смешивали воду и вино, однако Волошин предпочел приспособить ее под живые цветы. Рядом с ней лежала неприметная кожаная папка, и с первого же взгляда Оливия догадалась, что в ней находится.

Поскрипывая половицами, в комнату вошла Лара.

– Вот, согрейтесь-ка горячим… А папочку эту Ной Яковлевич оставил для вас. Может, включить верхнее освещение?

Подняв глаза к потолку, Оливия поняла, что в погожие дни свет в мастерскую поступал не только из окон, но и через стеклянный купол, расположенный прямо над столом. Сейчас он был густо облеплен снегом.

Дождавшись, когда горничная приведет в действие сложную систему электрической подсветки и оставит ее одну, Оливия придвинула к столу заляпанный краской стул и распахнула папку. В ней лежала пачка исписанных убористым почерком страниц со знакомой монограммой. Точно на такой же бумаге была изображена и ее «Итея»…

Оливия пробежала глазами первые строки – похоже, это было не самое первое послание Доры, адресованное Якову. Но узнать, когда она начала вести свой «письмовник» и куда делись заглавные его листы, теперь уже, наверное, было невозможно.

«Утром моросил дождь, город словно придушен туманом. Папа проснулся в скверном настроении – подошел срок платить за квартиру, а в этом месяце заработать ему почти не удалось: синематограф, куда он устроился тапером, закрыли на ремонт. Мама спозаранку ушла в ателье, а мне предстояло собираться на занятия. Ох, Яков, как мечтала я поступить в Школу изящных искусств, как представляла себя бегущей по мощеным переулкам в черном плаще, скрепленном золотистой пряжкой в форме львиной головы, какие издавна носили все студенты Парижской художественной академии… А вместо этого готовлюсь к скучной учебе на медицинском факультете: родителям кажется, что это куда более надежная профессия.

Однако на днях со мной случилось нечто удивительное: Вермель, художник, с которым я познакомилась в прокуренном богемном кафе на бульваре Сен-Жермен, рассказал мне об одном известном скульпторе. Тот как раз искал модель – у него, чудака, были к ней какие-то особенные требования, и Вермель взялся нас представить друг другу. Мы пришли в одну из картинных галерей левого берега. На полосатом диване в окружении полотен символистов сидели и беседовали два бородача приблизительно одного возраста. Вермель подвел меня к ним, отрекомендовав:

– Это та мадмуазель, о которой я вам говорил, месье Монтравель… Правда, удивительно похожа на вашу «Весну»?

Бородачи одновременно перевели на меня взгляд. Тот, что был чуть помоложе, одобрительно хмыкнул и принялся беззастенчиво меня разглядывать. А пожилой, с удлиненным лицом и настороженными глазами молодого волка, с удивительной для своего возраста сноровкой поднялся и подошел ко мне.

– Да, я ожидал увидеть в вас «Весну», – произнес он задумчиво. – Но Вермель оказался обманщиком. Передо мной – Гармония! Я оставлю вам адрес моей мастерской, мадмуазель. Если вы согласитесь мне позировать, я берусь платить вам десять франков в час.

Десять франков, Яков…

Для нас это сумасшедшие деньги! Я смогу помогать родителям, и мы начнем хоть что-то откладывать, чтобы забрать тебя к себе как можно скорее! А пока я буду писать тебе письма. Ты, конечно, еще слишком мал, чтобы их понять, но каждый прожитый день в разлуке с тобой не будет потерян. Если верить Монтравелю – а он все же настоящий мастер! – изготовленная им бумага не стареет. Он годами разрабатывал какой-то хитрый рецепт, изобретая специальную массу для ее производства… Значит, и мои воспоминания не состарятся – придет время, и ты их прочтешь».