Читать книгу "У подножия необъятного мира - Владимир Шапко"

Покурил дядя Ваня на одном митинге, семечки полузгал на другом, на третьем – и прямиком к большевикам. В Красную Армию вступил. И закрутило дядю Ваню, завертело. Куда только ни кидала, ни швыряла его гражданская! По всей Транссибирской с боями проехал он на Дальний Восток, в Приморье. Обратно – уже когда армия завязала в бунтах и восстаниях, кроваво проступавших то справа, то слева железной дороги. В Туркестан попал. За басмачами гонялся. Опять ранен был. Замерзал в степи. Болел тифом. В Туркестане же, неделю блуждая по раскалённо-ледяной пустыне, один, чудом уцелевший из всего отряда, ночью вырезанного басмачами, без пищи, без воды, пытался пить собственную мочу…

Словом хлебнул всего под завязку. Но воевал честно. Подтверждением тому – часы-луковица от командарма и орден Красного Знамени чуть позже. Вот тебе и дядя Ваня Соседский! Вот тебе и забулдыга-грузчик с Отрываловки! Герой! Да и начальство приглядывается отечески строго к герою. Но… нет, не тянет – и фигурой не вышел, и железа в голосе нет. Да и вообще – ни то ни сё. А дядя Ваня и сам как-то стеснительно переминается: дескать, куда ему людьми руководить, ему б к металлу куда, куда попроще… Другой бы сразу схватился купоны стричь, выступать, вещать (а сколько паразитов припиявится к Великой Идее, сколько проходимцев будут разрабатывать её, как жилу золотоносную, всю свою жизнь, сколько липовых ветеранов, обвесившись бляшками мопров и осоавиахимов, лупить будут себя в грудь на каждом жизненном перекрёстке: отдай! положено! Моё!..) – но только не дядя Ваня.

Как покончили с басмачами, демобилизованный вчистую, вольный, приехал дядя Ваня Соседский в Ташкент. Идёт по улице – скатка наискось, сидоришко за плечом, на ногах обмотки. Но что за хреновина! Толстоспинные лихачи на вожжах рысистых мимо проносятся. В колясках у них буржуи какие-то недорезанные. С сигарами. С жёнами, как с перинами расфуфыренными. Открытоверхие автомобили жабами квакают. Там – те же рожи. Повсюду вывески старорежимные. Совсем, оказывается, отстал от жизни-то, покуда в песках Туркестана ползал. Хоть орден снимай да наново в приказчики нанимайся…

Ну, ему товарищи объяснили: нэп, текущего момента необходимость. Директором бани поставили. Боевого красноармейца – и в баню. Срам! Но – дисциплина. Тоже приглядывались к герою. А у дяди Вани от тюбетеек в глазах рябит. Все эти тазы. Мочалки, шайки. План прохода с обмывом. Ему б к металлу куда!..

Тут узнал, что открыли школу на шофёров. Побросал товарищей с их баней – сразу туда. А дяде Ване уже к сорока подступало – и закочевряжились в школе: не-не-не! Иди ты, папаша, в баню! Руководи. Дядя Ваня пошёл. Вернулся. Ударил кулаком по столу, графин подкинул. Взяли. Через полгода окончил школу на «отлично». Стал ездить. Хлопок возил. Зерно. Повстречался с тётей Катей, пребывающей в то время в качестве соломенной вдовы. Ну, как бывает… В кино сводил. Раз, другой. Мороженое купил. Женился. У жены домик. Сад. Красота. Но встретил как-то земляка, поговорил – и потянуло на родину – сил нет. Уламывал, уламывал жену – уговорил. Где-то в году 35-м поехал. Сперва один. Приехал, огляделся. Работу нашёл. Написал жене, дескать, жду, скучаю, приезжай. Та быстренько продала всё, приехала. Недорого купили домик с тополем. Стали жить.

Работал сначала дядя Ваня в горпите. Продукты развозил. Бочки с пивом, водку. Но надоело в жулье мараться – ушёл. Устроился в облисполком. Сперва, куда ни шло, возил по районам колхозникам разных погонял: уполномоченных, инструкторов, ревизоров. Потом удостоился чести – Самого начал возить.

На шофёра выучиться можно – это все знают. Холуём – надо родиться. В обкоме и облисполкоме был общий гараж, и шофёров с десяток. И были это разные люди. И по характеру, и возрасту. Но объединяло их всех одно: каждый имел Хозяина. Человек, не тянущий на хозяина, для них не существовал. Наука холуйская – наука сложная, тонкая, деликатная. В глуби её сокрыта такая прорва нюансов, такие тонкие оттенки, что простым смертным и не дано уразуметь их… Тут надо, опередив хозяина, заржать его так называемой шутке. Вовремя заткнуться. Но вовремя – ввернуть словцо. Изобразить восторг. Или наоборот – печаль глубокую. Ругнуть даже суметь. Таким, к примеру, манером (где-нибудь по дороге домой, в машине, с глазу на глаз): «Будь я вашим отцом, Викула Иванович, я б вас высек! Ей-богу б, высек!» Викула брови начнёт мохнатить, в грозный лес превращать. А ты – ему: «Вы же гробите себя! На работе! Викула Иванович!.. Ей-богу б, высек!» Это уже Викуле – бальзам на душу… С охотничьей собакой хозяина – одно обращение, с детьми его – другое. А уж с женой!..

Известно всем: жены начальства понимают в шофёрах куда больше самого начальства. И с этим не поспоришь, тут надо потрафлять. Тут, как говорится, всё надо суметь прочесть в глазах этой дамочки. Все её желания. Во всём объёме. И по возможности квалифицированно их удовлетворить. И в то же время – ты крутишь баранку, стараешься не вилять, работаешь педалями, хочешь уследить за дорогой, за пешеходами, опять же – милиционер на каждом углу. Цирк! Эквилибристика! Но – надо.

Ну, а дядя Ваня Соседский?… В первый день работы видели его с дамочкой на базаре. В овощных рядах. Еле поспевал за ней, капризничающей зонтиком. Весь увешанный сетками, сумками, рюкзаками. Будто провинностями всеми своими жизненными! Пот смахнуть с лица не мог! Руки заняты!.. На другой день вдруг из комиссионки вывалился – ковёр бухарский через плечо, под мышками здоровенные белые Аполлон и Венера, в зубах – нож слоновой кости. Абрек после набега, и только! И – к машине. Тётя Катя с базара шла, увидела своего Ваню – так на лавочку и села. А тот – как срам свой – способит, пихает голую Венеру в «эмку». А Венера, зараза, не лезет! А дамочка рядом капризничает, командует. Срамотища-то, мамоньки-и!..

В кабинет Самого дядя Ваня ввалился, как лось, истерзанный беспощадным июльским гнусом: «Или в гараж, или – расчёт! Во!» Рукой чиркнул по горлу. Начальство нахмурилось сначала, однако прониклось к шофёру некоторым даже сочувствием. «Надо же, как уездила беднягу. И за два только дня. А на мне десять лет верхом – и живой. Да-а…» И дядя Ваня впоследствии даже жалеть таких начальников стал. По большей части все они, когда в креслах-то не сидели, безобидными были. Даже как застенчивыми в жизни такой. Бывало, придут в гараж – и стоят связкой выдутых шаров. Который побольше шар, который поменьше. Который повыше, который пониже. И смотрят, как дядя Ваня работает. А он и отпихнёт которого в сторонку. Или снова подпихнёт, в кучу сдвинет. Ничего – терпят: вежливые, предупредительные. Вообще-то жить с ними можно. Но вот жёны их!.. Тут, брат, бери голову под мышку – и беги!

В 37-м дядю Ваню Соседского взяли. Но ничего придумать на него не смогли. Отпустили: живи покуда, Ваня…

«Он и припирает меня, значит, к стенке, – рассказывал дядя Ваня Ильину и Шишокину, – этта па-ачему у тебя, простого слесаря, – и ружьё “Зауер” три кольца?! У самого Викулы Ивановича – и то лишь “Зауер” одно кольцо. Одно! А?! Молчишь? То-то!.. Перепугался я сначала, давай втолковывать ему, как путному, дескать, в Ташкенте купил. На базаре. По дешёвке. Какое ж в этом преступленье? А он одно: па-ачему?! Ну что тут скажешь? После, уже на прощанье, и говорит: вот ты, мол, Иван Ксенофонтович, всю гражданскую прошёл, герой, можно сказать, это мы ценим и уважаем в тебе, и опять как обухом по голове: а па-ачему перед народом не выступаешь, па-ачему игнорируешь народ?! А?!.. А я язык проглотил, что сказать этому дураку – не знаю, пот только отираю, сижу. А он и сжалился надо мной, по плечу похлопал: надо, говорит, выступать. Надо. А то народ не поймёт… Не понял я, возьми сдуру и спроси: чего, мол, не поймёт? Народ-то? Он и смотрит на меня как на олуха последнего. И говорит так с тоской: держали мы тебя целых два месяца, сколько я бумаги на тебя извёл (на стол кивает, где бумаги-то эти, изведённые на меня, лежат), а ты… И уже просто стонет: линии, линии нашей не поймёт! Разъяснять надо. Вдалбливать! Понял?! И бумаги-то будто голубей со стола сгребает – и несёт их к шкафу. Да сильно так обиженно. И давай пихать туда, будто в голубятню, – и смех и грех! Сильно обиделся на меня товарищ-то этот, сильно. Прямо и уходить от него, такого обиженного, неудобно было, хе-хе… А ружьё так и не вернул. “Вещдока”, говорит, понимать должен! И палец так строго поставил. Ну что ж, вещ дока, так вещ дока, это мы понимаем. Пришлось “тулочку” купить. Да оно и спокойней!.. А через год, на осеннюю охоту, на пароме его и встречаю. Отвернулся гад, не узнаёт – и “вещдока” моя на плече висит. Целёхонькая! Вот так!..»