Читать книгу "Осень надежды - Александр Аде"

Нынче установить адрес человечка не составляет особого труда, так что я знаю точно: Сергуня привез меня к собственному дому.

Сижу в «копейке», как король на аменинах, размышляя об отвлеченных материях и отчаянно надеясь на авось. Но авось так и не появляется до самой ночи. Вздохнув, завожу мотор и убираюсь восвояси несолоно хлебавши.

На следующий день опять занимаю наблюдательный пост неподалеку от шестнадцатиэтажки, в которой живет Сергуня. Около десяти утра живописец показывается на улице, залезает в «тойоту», катит в сторону центра города и паркуется перед входом в гигантское серо-коричневое здание, где (на первом этаже) поместился солидный банк. И пропадает в подъезде.

Жду час, второй, третий, четвертый… Появляется. Снова засовывается в «тойоту». Но теперь его маршрут короче: парнишка заворачивает в ресторан восточной кухни. Затем возвращается в угрюмую громаду и снова застревает надолго. И я – со стопроцентной гарантией – смею предположить, что здесь его мастерская.

Возникает он уже в потемках и отправляется домой. Проторчав часа два под его окнами, уматываю в свое логово, к Анне, так ничего и не выяснив.

* * *

Это было вчера, во вторник, 14-го октября. Сегодня, проклиная Ионыча – коллекционера картин и юных жен, шкодливую актрисулю, Сергуню и себя самого, опять стерегу художника у подъезда его дома.

Утро мутное, пасмурное, дороги еще не высохли после ночного дождя. Наш Крамской номер два почему-то не выходит. И – в одиннадцатом часу – понимаю, почему.

Сначала во двор изысканно вползает «пижончик» и паркуется невдалеке от моей «копейки», затем из него выпархивает актрисуля и влетает в подъезд, за которым я наблюдаю. Теперь одежонка на ней – от курточки до сапожек – фиалковая.

Во мне взметается волна ликования. И надежда, которая дрыхла на дне моей души, лишь изредка сонно приоткрывая один глазок, просыпается «вся в пуху», как когда-то сказал поэт, и начинает тыркаться и колобродить. Или это пульсирует мое сердце?

Но радоваться пока рано. Сначала нужно выяснить, к кому отправилась актрисуля. А вдруг не к Сергуне? Сюрпризов от нее можно ждать любых.

Просачиваюсь в подъезд, взмываю в лифте на седьмой этаж, спускаюсь по лесенке на один марш и принимаюсь куковать возле окна на лестничной площадке. Сверху мне видна шикарная железная дверь Сергуниной квартиры цвета темного шоколада.

Так протекает час, начинается другой… медлительно, неохотно сочатся капелюшечки секунд, сливаясь в капли минут… Когда гулко щелкает замок, мое сердчишко вздрагивает и трепещет.

А вот и актрисуля!

В коридор она выпадает не одна, а вместе с художником. Они лобзаются на прощание. Актрисуля вызывает лифт и с гудением уплывает, а я сбегаю по лестнице, вылетаю на улицу и вижу, как моя отчаянная подопечная проворно подскакивает к своему «пижончику».

Изящная галльская легковушка устремляется вдаль. Чуть погодя, шпарю в «копейке» следом.

Покатавшись по городу, отобедав в ресторанчике и кое-что прикупив в бутиках, актрисуля заваливается в свой театрик, где служит Мельпомене или какой другой богине, в этих дамочках я разбираюсь слабо.

И мне вдруг до смерти хочется поглядеть на ее игру.

Почему бы, собственно, и нет?

Вечером покупаю билет. Мое место в последнем ряду, но зальчик такой махонький (на сорок зрителей или чуток побольше), что сцена совсем близко.

Водевиль из старинной жизни. Актерка – в соответствующем кринолине – играет женушку замшелого князя, в которую влюбляется красавец-фаворит стареющей Екатерины. Поначалу мне представление не нравится, исполняет роль актрисуля по-любительски, но потом водевильчик, забавный и горький, берет за сердце, и под занавес несчастную актерку становится жаль до слез.

Когда выхожу из театрика и окунаюсь в мелкий занудный дождь, темень и суету огней, в первую секунду ошалело озираюсь, не могу сообразить, куда попал. Потому что душой все еще там, в просвещенном восемнадцатом веке, где скачут фавны и нимфы и владычествуют любовь и печаль…

Опорожнив на сон грядущий бутылочку пива, принимаюсь обдумывать свои дальнейшие действия, с великим трудом шевеля мозгами. Связь между актрисулей и Сергуней – спасибо Наташе! – я установил. В том, что именно Ракитский подделал работу Крамского, вряд ли приходится сомневаться. Но это ни на йоту, как выражаются ученые – а они тоже порой выражаются, не приближает меня к самому этюду. Что с ним? В чьих он руках?

Вряд ли Сергуня хранит его для себя. Скорее всего, имеется заказчик. А если так, то либо художник уже передал ему украденное, либо еще не успел. В первом случае я могу спокойно возвращать Ионычу аванс (за некоторыми вычетами), потому как заказчика Сергуня назовет только под пытками, а это не мой метод. Ладно, будем надеяться, что этюд все еще у него.

Надо мне познакомиться с Ракитским поближе.

* * *

Утром звякнул ему:

– Я переговорил с женой и решил: фиг с ним, обойдемся без сюрприза. Будет она вам позировать.

А вечерком мы с Анной подъезжаем к пепельно-бурой глыбе, в которой – на последнем, шестом этаже – в поте лица клепает свои шедевры Сергуня. Шагаем по донельзя вытертому рыжеватому линолеуму вдоль коридора, по обеим сторонам которого располагаются мастерские художников. Да, ребята, это серьезно, не то что у моего приятеля Сверчка – уголок в личной фатере. Тут профессионалы. Умельцы.

Студия Сергуни – помещение порядочных размеров, под завязку забитое картинами. Где только их нет: на стенах, на стеллажах, на полу у стеллажей! Это ж сколько трудоголик Сергуня всякой красоты наваял!

Кроме полотен и пустых рам имеется кое-какая мебелишка. Стульчики, диванчик для приятного отдохновения. На столе – чашечки и металлическая баночка с растворимым кофе. Любит, однако, Сергуня баловаться кофейком. Оно и для творчества полезно. Бальзак, тот, говорят, взбадривал себя чуть не ведрами кофея, оттого и дух испустил.

Теперь Сергуня выглядит куда демократичнее: бежевый длинный свитер и вытертые джинсы. Его горящие, точно фары в тоннеле, глазенки впиваются в Анну. Потом он переводит взгляд на меня – и снова на Анну. Должно быть, сравнивает возраст. Чувствую, что краснею.

А он уже уверенно устанавливает на мольберт картонку, поясняя:

– Для начала сделаю небольшой этюд. («Господи, и тут этюд!») Кстати, – предупреждает он меня, – работа займет часа четыре. Так что…

Понимаю, дружок, вежливо меня выпроваживаешь. А я не дамся.

– Вы уж позвольте мне тут маленько погулять, – щебечу интеллигентно. – Страсть как хочется на эту красотищу поглядеть.

Ракитский только пожимает плечами, дескать, поступай, как знаешь, и с головой ныряет в костер вдохновения. Я для него уже не существую. Что ж, это нам в самый раз. Прогуливаюсь по мастерской, с видом туриста глазея по сторонам. Возможно, где-то здесь припрятан этюдик Крамского. Вот только где?