Читать книгу "Последний князь удела. "Рядом с троном – рядом со смертью" - Дмитрий Дюков"

Борис Фёдорович сомневался и пытался подловить на несуразицах, но моё сообщение о том, что быть ему правителем государства Российского, заставило его остолбенеть. Подав знак священнослужителю, он заставил его сократить церемонию и по окончании молебна заторопился из храма, таща меня за собой. Провожаемые удивлёнными взглядами, мы буквально стрелой пролетели через двор и поднялись в приёмную палату боярина. Первым же делом, притворив дверь, Годунов поинтересовался, когда это произойдёт, на что я ответил вполне в цыганском стиле, что, мол, вскоре, но точно ещё неизвестно. Хотел узнать он и о здоровье своих жены и детей, на что пришлось отговориться незнанием. Далее разговор перешёл в практическое русло, а именно в отношении меня и моей родни к порядку престолонаследия. Тут мне пришлось проявить себя настоящим Павликом Морозовым, открестившись от мечты родни о троне, и поведать, что лично я наперекор высказанной Божьей воле точно не пойду. Борис начал прикидывать, кого из Нагих можно упросить помиловать у царя и боярской думы, но моя просьба наперёд освободить от наказания посадских Углича в очередной раз ввела его в ступор.

— Даже для матери своей не станешь просить милосердия? — наконец смог произнести он.

Отвечать «нет» было бы слишком. Однако продолжать жить куклой в руках Марьи Нагой не хотелось, поэтому я попросил определить её в какое-нибудь имение доходное, под домашний арест, на покой.

— Упокоить матерь алчешь? — Годунов смотрел на меня как на явившегося посланника дьявола.

Попытался объяснить своё предложение словами попроще, мол, надо оградить её от беспокойств, пожить в уединении от буйных родных, но без насилия и тюрьмы.

— Из мира удалить желаешь, — перевел на понятный себе язык боярин.

Тут уже пришлось насторожиться мне, и я настойчиво повторил, что казней быть не должно, ни посадских, ни родственников.

— Слава богу, при государе Фёдоре Иоанновиче именитых людей смертью не казнят, токмо, бывает, опалу возложат али на украйны дальние отошлют с приставами, а как до прямых убойц людишек государевых, тех миловать невмочь.

С наказанием непосредственных исполнителей убийств я согласился. Но обрекать родню на ссылку тоже не хотелось, и я попросил поселить их под охраной в их имениях.

— Пущай водворятся в казанских аль пермских вотчинах, а ежели не владеют теми, то государь пожалует.

О том бить челом царю и порешили, и беседа перешла на тему сугубо практическую, а именно о материальном вознаграждении за сдачу семьи и прав на престол. К тому, что с лёгкой руки отписал царственный брат, мне пообещали добавить отнятое у Нагих и ещё пожаловать имениями да денежной и меховой казной. Также в кормление матери дать какую-нибудь слободу побогаче или городок победнее. Обрисовав столь радужные картины скорого обогащения, Годунов решил время не тянуть и предложил собираться в дорогу на Москву.

Боярин настолько торопился в дорогу, что решил ехать в возке и в нём же отобедать. От приглашения присоединиться я не отказался, о чём практически тут же пожалел. За трапезой Борис Фёдорович засыпал меня вопросами о ближайшем будущем, интересовали его в основном внешнеполитические проблемы. Собственно, я не мог сообщить ни о перспективах шведской рати, ни о том, начнется ли война с Польшей, ни что замышляет крымский хан. Добил он меня расспросами о том, придут ли бухарцы на помощь царю Кучуму[58]и каков будет результат похода на шевкала Тарковского.[59]Не заметив на моём лице ни тени понимания, царский шурин изрядно расстроился. Стараясь его успокоить, пришлось пообещать ежедневно молиться Богородице о ниспослании знамений о грядущем. Не добившись от незадачливого пророка ничего большего, Годунов, оставив меня в пародии на карету, пересел в седло и с частью охраны резво двинул вперед.

В столицу наш обоз прибыл уже на закате солнца, поэтому все проездные ворота и уличные заставы мы проходили со скандалом и криком. Собственно, по наступлении темноты весь город превращался в непроходимую баррикаду. Перегороженная в конце каждой улицы решётками, как мне объяснили, для береженья от ночной татьбы, с тёмными каньонами улиц, наглухо огороженных тынами дворов, наполненная собачьим лаем, ночью Москва казалась находящейся во вражеской осаде. Наконец путь закончился на кремлёвском подворье конюшего боярина, и встречавшие нас с факелами слуги повели меня и сопровождающих в опочивальные палаты.

Утреннее солнце ещё только отразилось на крышах кремлевских палат, а уже вовсю началась подготовка к официальному посещению царя. Полностью пренебрегая климатическими условиями, на моё несчастное тело было одновременно напялено три вида кафтанов, две шапки да столько же пар сапог — мягких внутренних и сафьяновых верхних. Сам себе я казался огородным пугалом, но ключники и постельничьи Бориса Фёдоровича, доставившие из его обширных закромов основную часть гардероба, выражали полное удовлетворение наблюдаемым одёжным сумасшествием. Как только процесс облачения был признан завершённым, моё разряженное тело стали передавать из рук в руки, как большую куклу. На крыльцо меня тащили под руки одни люди, во дворе до богато убранной лошади другие, третьи же, подсадив в седло, повели коня под узды.

Завершилась эта своеобразная езда шагов за тридцать до сиявших золотом лестниц Грановитой палаты. Пространство перед входом во дворец было заполнено стрельцами в красных кафтанах, вдоль рядов которых меня, взяв под локти, пронесли уже новые чиновные люди. В начале лестницы у помоста толпились молодые дворяне, и встретивший нас дьяк долго расписывал их имена и чины. Вторая такая же церемония была устроена посередине подъёма, там во встречающих были уже люди постарше. При завершении восхождения на Благовещенскую лестницу у входа в палаты был выстроен почётный караул из разодетых в золотой и алый бархат воинов, вооружённых алебардами, а за ним в сенях дожидалась уже третья группа встречающих.

Еле вытерпев степенный обряд представления, я наконец попал в приёмную часть помещения, где сидели бояре и стоял царский трон. При моём появлении разодетые старцы поднялись с лавок и прошли ближе к центру зала. Неожиданно мои руки оказались свободными, и я застыл в пяти шагах от трона Фёдора Иоанновича, соображая, что следует далее предпринять. Прервал моё оцепенение царь, который сошёл с трона и заключил в объятия своего младшего брата, вызвав в палатах изумлённый гул. После этого неожиданного проявления чувств государь высказал слова приветствия и вернулся на своё законное место, протянув вперёд руку ладонью вниз. Из его жеста я сделал вывод, что, видимо, пришла пора рукоцелования, которое со всем возможным артистизмом исполнил. Далее приём продолжился чтением дьяками жалованной грамоты,[60]из которой стало понятно лишь то, что жалуют мне «за любовь» множество всего, да также сообщили приговор патриаршего суда по поводу попытки убийства угличского князя. Из этого документа стало ясно, что, дескать, умышление на убойство на Осипа Волохова нашло диавольским наваждением, за что он и покаран судом людским и Божьим, остальные кровопролитные события там не освещались вовсе. По окончании чтения приговора сводный брат Фёдор изобразил отпускающий жест, и меня со всем бережением потащили обратным путём.