Читать книгу "Госпожа удача - Олег Чигиринский"

Раскинув руки, закрыв глаза, она словно неслась над темным залом, хотя и не сместилась ни на миллиметр, и даже лицо ее было бесстрастно, как у танцовщицы фламенко, но летящий, зовущий, могучий голос передавал все: и дикую, необузданную энергию российских ветров, и синеву недосягаемых небес, и стремительный полет, и жестокое падение…

…И гогот злобного базара,

И горожанок робкий страх —

О Божья и людская кара!

О человек! О пыль! О прах!

Арт слушал так, как будто это последняя хорошая песня в его жизни. Чтобы вывести его из этого состояния, она наступила ему на ногу.

— В первый раз слышу такую аранжировку, — сказал он, когда песня закончилась и взмокшая Нелли Данич смущенно поклонилась посетителям.

— Могу поспорить, что ты знаешь и поэта, и композитора.

— Давид Самойлов и Сергей Никитин, — пожал плечами Арт.

— Если красные уволят тебя из армии, ты сможешь преподавать советскую литературу. — Она взялась за шоколадный десерт.

— Вряд ли они захотят, чтобы я преподавал их литературу. Тебе понравилась песня?

— Очень… Что ты брал с собой в Непал? В смысле — книгу.

— «Звездный билет» Василия Аксенова.

— Советский?

— Да.

— До чего же странно… — Тамара нарушила ложечкой причудливую постройку из шоколадного суфле. — Ты — против Общей Судьбы, а читаешь советских писателей и все понимаешь. А для меня советские книги все равно что про марсиан — а я за Общую Судьбу.

— Это не странно. — Он вздохнул. — Это как раз закономерно. Слушай, политика — гиблая тема. Давай оставим ее.

— Ты что, с Князем пообщался?

— Кто тебе сказал?

— Ты перехватываешь у него это словечко — «слушай», — Тамара засмеялась. — Согласно ритуалу, мы должны о чем-то говорить. Почему бы не о политике?

— Потому что сегодня есть о чем поговорить. — Он открыл мускат. — Я должен тебе кое-что сказать.

«Ду-дух!» — трепыхнулось сердце. Сукин сын, он собирается сам сказать ей то, что ему, видите ли, не хочется от нее выслушивать…

«Если сначала нальет в мою рюмку, значит — все», — решила она.

Верещагин, выполняя все застольно-этикетные действия автоматически, налил себе примерно со столовую ложку, потом — наполнил ее рюмку, и лишь после этого — свою.

Как-то враз его ироническая улыбочка куда-то исчезла. Лицо стало серьезным и, кажется, даже немного печальным. Из-под стола появилась изящная коробочка, обтянутая синим бархатом. Арт нажал на кнопочку, крышечка отскочила, явив взору Тамары два золотых кольца, уютно поместившихся рядом, в мягких бархатных гнездышках.

Дешевая сценка из дамского романа. Ах ты ж господи…

Она закрыла крышечку и подтолкнула бархатный гробик к Верещагину.

— Это не имеет смысла, Арт. Я видела, чем кончают армейские семьи. Давай (пора наконец-то!)… Давай расстанемся сейчас, пока мы еще не совсем осточертели друг другу…

Арт, не пряча коробочки, откинулся на спинку кресла, глядя вверх, словно спрашивая кого-то: «Ну, ты видел такое?». Потом он занял исходную позицию и тихо спросил:

— Скажи, Тэм, я тебе не надоел?

— Мне следовало бы дать тебе по морде за такой вопрос. Конечно, нет.

— Тогда почему?

— Еще раз повторяю, для господ офицеров: это не имеет смысла! Какая разница, есть глупая бумажка под названием «Свидетельство о браке» или нет ее, если мы все равно будем, как и сейчас, метаться между Качей и Бахчисараем?

— Тамара, ты не знаешь… Вторжение — вопрос ближайших двух дней. Что бы там вы себе не придумали, вам не дадут остаться в армии. Мы оба станем «штафирками», причем на равных условиях.

— Откуда ты?… — Ее сердце колотилось о ребра, как язык колокола… — Как ты можешь знать?

— Наши ребята несут охрану тактического центра. Не заткнешь же уши… В Одессе и Новороссийске уже грузится бронетехника. В Кишиневе, Одессе и на других авиабазах готовятся к вылету десантники.

— Но… тогда сказали бы в новостях… Это должно быть согласовано с правительством…

Нет, кажется, сегодня без разговора о политике не обойдешься.

— Это не согласовано с нашим правительством.

— То, что ты сказал…

— Военная тайна. Тэмми, ты умеешь хранить военные тайны?

Она поставила бокал на стол. Ее рука заметно дрожала.

— Даже если ты прав, — сказала Тамара. — Тем более, если ты прав… все не имеет смысла.

— Ну и что! — Его реакция напоминала взрыв гранаты в ДОТе: снаружи все цело, только в бойницах полыхнуло и погасло… — Ну и что! Черт возьми, у нас самая бессмысленная профессия, само существование нашего государства оказалось бессмысленным, и вообще, рано или поздно мы все умрем! Ничто не имеет смысла, по большому счету, а ты вдруг начинаешь искать его там, где он нам нужен меньше всего. Давай хотя бы попробуем, а? Ведь нам почти нечего терять.

Она вздохнула, вытащила из гнезда маленькое колечко, взвесила его на ладони, со вздохом протянула ему. Когда безымянный палец оказался схвачен золотым пояском, несколько раз сжала и разжала кулак, проверяя, удобно ли. Кольцо не жало и не соскакивало. В этом — тоже весь Арт Верещагин: выяснить заранее, да так, чтобы она не знала, размер ее пальца, продумать момент объяснения…

— Знаешь, что такое зануда? — спросила она. — Это мужчина, за которого легче выйти замуж, чем объяснить, почему не хочешь.

Арт кивнул.

— Я слышал эту шутку в несколько другой модификации.

— Ты никогда не останавливаешься, пока не добьешься своего?

— Сто двадцать пятая попытка удается. Как правило.

Он протянул ей руку, чтобы она надела на палец его кольцо, оглянулся:

— Гарсон!

Подошел изысканно-любезный официант, черно-белый и тонкий, как ласточка.

— «Новосветское» и фрукты. И две свечи.

— Вас можно поздравить?

— Да! — ответил Артем.

Через минуту стол украсился двумя восковыми Вавилонскими башнями. Официант чиркнул спичкой о ноготь, на верхушках башен проклюнулись огоньки на черных стебельках. Из ведерка со льдом торчала запотевшая бутылка «Нового Света». На этом же подносе теплилась янтарем вторая бутылка — «Ай-Петри» десятилетней выдержки, того самого купажа, который на прошлогоднем первенстве мира побил «Хеннесси».

— За счет заведения, — пояснил гарсон, расставляя на столе бокастые коньячные бокалы.

* * *

Зверь с двумя спинами метался по скомканному шелковому покрывалу, и огромная постель отеля «Севастополь-Шератон» была ему тесна. Зверь дрожал, стонал и вскрикивал, и затихал в последней блаженной судороге… И, вдохнув тишины, умирал, распадался надвое в шелковых синих сумерках.