Читать книгу "Река, выходящая из Эдема. Жизнь с точки зрения дарвиниста - Ричард Докинз"

У чаек, гусей и прочих гнездящихся на земле птиц имеется стандартная реакция на яйцо, выкатившееся из гнезда. Они вытягивают шею и закатывают его назад нижней частью клюва. Тинберген и его ученики выяснили, что чайки поступают так не только со своими собственными яйцами, но и с куриными и даже с деревянными цилиндрами, а также с оставшимися после туристов жестянками из-под какао. Птенцы серебристой чайки получают пищу, выпрашивая ее у родителей: они тычутся в красное пятно на родительском клюве, чем стимулируют родителя отрыгнуть немного рыбы из набитого зоба. Тинберген совместно с одним коллегой показал, что примитивная картонная модель родительской головы успешно провоцирует выпрашивающее поведение у птенцов. Все, что действительно необходимо, — это красное пятно. С точки зрения птенца серебристой чайки красное пятно и есть родитель. Вполне возможно, что птенец видит и остальные части родительского тела, но, судя по всему, значения это не имеет.

Столь явно ограниченный взгляд на вещи присущ не только чаячьим птенцам. Взрослых озерных чаек можно отличить по их характерным темным «маскам». Чтобы изучить важность этого признака для других взрослых особей, студент Тинбергена Роберт Мэш изготавливал и раскрашивал искусственные чаячьи головы из дерева. Каждая голова закреплялась на конце деревянной палки, которую Мэш подсоединял к находившемуся внутри коробки электромотору таким образом, чтобы при помощи дистанционного управления передвигать эту голову вверх и вниз, а также поворачивать ее вправо и влево. Коробку он зарывал поблизости от гнезда чайки, так чтобы деревянная голова оказывалась вне поля зрения, под песком. Затем он изо дня в день приходил в укрытие возле гнезда и наблюдал реакцию находившихся в гнезде чаек на муляж головы, когда тот поднимался из песка и поворачивался в ту или иную сторону. Птицы реагировали так, как если бы имели дело с настоящей чайкой, хотя это была не более чем подделка без туловища, ног, крыльев и хвоста, не издававшая никаких звуков и не совершавшая никаких движений, за исключением откровенно безжизненных, роботоподобных поднятия, вращения и опускания. По-видимому, в восприятии озерной чайки подозрительный сосед — это едва ли многим более, чем бестелесная черная маска. Ни в туловище, ни в крыльях, ни в чем-либо еще необходимости, судя по всему, нет.

Да просто для того, чтобы попасть в свое укрытие, Мэш, как и многие поколения орнитологов до и после него, пользовался давно известным изъяном птичьей нервной системы: птицы не слишком сильны в математике. В укрытие входят двое, а выходит только один. Без этой уловки птицы были бы настороже, поскольку «знали» бы, что там кто-то есть. Но, увидев, что один человек ушел, они «полагают», будто ушли все. Раз птица не в состоянии заметить разницу между одним человеком и двумя, так ли уж будет удивительно, если самец осы окажется обманут орхидеей, чье сходство с самкой не вполне абсолютно?

Еще одна птичья история в том же ключе, на сей раз трагедия. Индюшки — отважные защитницы своих птенцов. Им приходится оборонять их от таких расхитителей гнезд, как ласки и крысы. Золотое правило индюшачьей матери, при помощи которого она распознает грабителей, пугающе грубое: нападай на любой движущийся поблизости от твоего гнезда объект, если он не кричит, как индюшонок. Это открытие сделал австрийский зоолог по имени Вольфганг Шляйдт. Когда-то у него была индюшка, которая беспощадно убивала всех своих птенцов. Происходило это по прискорбно простой причине: она была глухой. Индюшачьей нервной системой хищник определяется как движущийся объект, не кричащий подобно птенцу. Несчастные индюшата, несмотря на то что они выглядели, как индюшата, двигались, как индюшата, и доверчиво бежали к своей маме, как индюшата, пали жертвой ее чрезмерно узкой трактовки понятия «хищник». Она защищала своих детей от самих себя и уничтожала их всех.

С трагической историей индюшки перекликается и следующий факт из жизни насекомых. Некоторые из чувствительных клеток на усиках медоносной пчелы реагируют только на одно вещество — олеиновую кислоту. (У пчел есть и другие чувствительные клетки, восприимчивые к другим соединениям.) Олеиновая кислота выделяется пчелиным организмом при разложении и включает у пчел «погребальное поведение» — удаление мертвых сородичей из улья. Если экспериментатор нанесет немного олеиновой кислоты на живую пчелу, то несчастное брыкающееся, упирающееся и, вне всяких сомнений, живое создание будет выброшено вместе с покойниками.

Мозг у насекомых намного меньше, чем у индейки или человека. Глаза насекомых, даже крупные фасеточные у стрекоз, обеспечивают лишь малую долю той зоркости, какая свойственна нашим с вами глазам и глазам птиц. Известно также и то, что насекомые видят мир совершенно иначе, чем мы. Великий австрийский зоолог Карл фон Фриш открыл в молодости, что они неспособны видеть красный свет, но видят — и воспринимают как отдельный оттенок — ультрафиолетовый свет, который неспособны видеть мы. Глаза насекомых придают большое значение так называемому мельканию, которое, судя по всему (по крайней мере, у быстро передвигающихся насекомых), отчасти заменяет им то, что мы воспринимаем как «форму». Было замечено, как самцы бабочек «ухаживают» за порхающими на ветру опавшими листьями. Мы видим самку бабочки как два больших крыла, машущих вверх-вниз. Самец же, находясь в полете, воспринимает ее как некое сосредоточение «мелькания». Вы можете обмануть его при помощи стробоскопической лампы, которая вообще не двигается, а только мигает. Если подобрать правильную частоту вспышек, он примет лампу за другую бабочку, бьющую крыльями с этой частотой. Для нас с вами полосы — это неподвижный рисунок. А летящему насекомому они видятся как «мелькание» и могут быть сымитированы стробоскопом, мигающим с нужной частотой. Мир, воспринимаемый глазами насекомых, настолько чужд нам, что любые заявления, делаемые на основании собственного опыта, насчет того, насколько «совершенно» орхидея должна подражать самке осы, — это не более чем человеческая самонадеянность.

Осы тоже стали объектом одного классического опыта, впервые проделанного великим французским натуралистом Жаном-Анри Фабром и многократно воспроизводившегося другими исследователями, в том числе и из школы Тинбергена. Самка роющей осы возвращается в свою норку, принося туда ужаленную и парализованную жертву. Прежде чем затащить добычу в норку, она оставляет ее у входа и залезает внутрь — по-видимому, чтобы проверить, все ли в порядке. Во время ее отсутствия экспериментатор отодвигает добычу на несколько дюймов в сторону. Вылезая на поверхность, оса видит, что жертва пропала, но быстро ее находит. Затем она подтаскивает добычу обратно ко входу в свою норку. С тех пор, как она проверила, все ли там в порядке, прошло лишь несколько секунд. Кажется, у осы нет никакой реальной причины, чтобы не перейти к следующему этапу своей привычной процедуры: затащить добычу в норку и покончить с этим делом. Однако ее программа сброшена на предыдущую команду. Подчиняясь, оса послушно оставляет добычу возле норки и забирается внутрь, чтобы снова все проинспектировать. Экспериментатор волен повторять свою проделку хоть сорок раз, пока ему не надоест. Оса ведет себя подобно стиральной машине, чью программу перевели на предыдущую стадию и которая не «знает», что уже постирала это белье сорок раз подряд. Для обозначения такого упрямого, бездумного поведения выдающийся информатик Дуглас Хофштадтер предложил новое прилагательное — «сфекский». (Sphex — название одного типичного рода роющих ос.) Следовательно, по крайней мере в некоторых отношениях осы легко поддаются обману. Это совсем не тот обман, каким пользуются орхидеи. Но тем не менее следует остерегаться человеческой интуиции, подталкивающей нас к выводу, будто «для того чтобы такая репродуктивная стратегия вообще могла работать, она изначально должна была быть совершенной».