Читать книгу "Записки беспогонника - Сергей Голицын"

Было это в первых числах июня. Прощай, поверженная Германия!

Глава двадцать седьмая

Варшава. Flory, 7

Поездка эта мне вспоминается смутно, ехали мы быстро, питались главным образом картошкой. Она же подмокла, начала гнить; всякие другие продукты — крупы и лапшу мы оставляли про запас, зато картошку на суп и на второе варили без счету.

Помнится, везде по дороге мы видели траурные флаги. Вся Польша была тогда погружена в траур. Скончался Рузвельт, и поляки, без какого-либо приказа свыше, начали искренне горевать, сознавая, что скончался их защитник — мужественный, благородный и единственный. Радость первых дней освобождения от немецкого ига постепенно заменялась тревогой: как бы освободители не стали распоряжаться бесцеремоннее поработителей. И эта тревога, предвидение худших времен впоследствии целиком оправдались.

На одной маленькой станции мы что-то долго стояли. И тут выяснилось, что у нас украли… паровоз. Пылаев рвал и метал. На паровоз специально были посажены двое наших бойцов-часовых. И они прозевали.

— Посадить их! — кричал Пылаев.

Но сажать было некуда. Каталажку не догадались оборудовать в вагонах.

Вообще такие случаи в тогдашней Польше бывали. Слышал, что однажды украли даже танк, принадлежащий одной из наших дивизий.

Положение казалось глупейшим. Стоит состав товарных вагонов, рота снабжена продуктами на ограниченное число дней, а паровоза нет. Пылаев вызвал меня и, зная, что у меня много друзей в УВПС-100, приказал мне ехать с первым же пассажирским поездом вперед, в городок Пабянице — это не доезжая Лодзи. Там дислоцировался штаб УВПС-100, там мне помогут достать паровоз.

В ожидании поезда я прогуливался по платформе, как вдруг ко мне подошли две польки — пожилая и молодая.

Они меня стали спрашивать о том о сем. К этому времени я уже с грехом пополам мог разговаривать по-польски. И женщины взмолились: оказывается, молодая вышла замуж за нашего лейтенанта, они венчались в костеле, и свадебное пиршество отпраздновали, но потом лейтенанта, как они говорили, вызвали в Лодзь. И теперь молодая полька собралась ехать его искать. Но билетов не дают. Словом, польки меня умоляли провезти молодую жену лейтенанта под видом моей жены и совали мне за услугу пачку злотых.

Я тотчас же понял, что лейтенант попросту удрал. Ведь существовал строжайший приказ — ни под каким видом не вступать с польками ни в какие связи, а о женитьбе не могло быть и речи. Но обе наивные женщины так красноречиво меня умоляли, что я дал согласие, от денег отказался, а о возможном коварстве лейтенанта умолчал.

В те времена ездили на поездах совсем не так, как теперь. Ни о каких билетах никто и не думал, а ездили вовсе не в вагонах.

Когда подошел поезд, я полез на крышу, молодая полька с громадным узлом за мной. Погода стояла солнечная, вагоны были битком набиты поляками, а на крышах возлежало несколько наших военных и много поляков; поездка предстояла самая приятная.

Поехали. В городе Калише патруль польских солдат с винтовками начал сгонять людей с крыш.

— Пане капитане! — умоляли изгоняемые, молитвенно складывая руки, когда вовсе не офицеры, а простые польские солдаты начали угрожать им прикладами.

Я читал польскую газету и даже не повернул головы. Полька ко мне прижалась и обняла за шею руками. Патруль прошел мимо нас.

В Пабянице я слез, а польке предстояло проехать еще 30 километров до Лодзи. На прощанье мы с ней расцеловались. Ничего не знаю о ее дальнейшей судьбе.

Пабянице был маленьким городком, штаб УВПС-100 я сразу нашел. Но еще на улице встретил майора Баландина, которому рассказал о нашей беде.

Он очень участливо ко мне отнесся, обещал тотчас же доложить полковнику Уральскому, а вдобавок позвал меня ночевать к себе на квартиру и повел к своим хозяевам полякам, у которых он жил вместе с майором Паньшиным.

Я был польщен и тронут, что начальник 1-го Отдела так по-простецки отнесся ко мне — беспогоннику. А наверное, уже тогда в его голове созрел по отношению ко мне коварнейший план.

Хозяева меня устроили в темном чуланчике на диване. Баландин ушел. Солнце клонилось к закату, и я собирался ложиться спать.

Через час Баландин вернулся и сказал, что полковник Уральский требует меня немедленно к себе на дом для доклада.

Зная, как страшно принимался ругать в таких случаях предшественник Уральского Богомолец, я шел на дрожащих ногах.

Полковник Уральский вместе с начальником снабжения толстяком майором Селиверстовым сидели за столом в одних рубашках в самом благодушном настроении и ужинали. Передними стоял графинчик с прозрачной жидкостью. Две миловидные девушки в фартучках им прислуживали.

Я доложил о себе. Только собрался произнести оправдательную речь, как полковник Уральский, не глядя на меня, сказал, обращаясь к майору Селиверстову:

— Очень неприятная история! Надо их выручить. Выпиши ему спирту.

Я получил бумажку, на которой стояло буквально следующее: «В-2», а внизу непонятная закорючка вместо подписи. Это расшифровывалось как «выдать два литра спирту. Майор Селиверстов».

А через полчаса с изящной маленькой немецкой канистрой в руках я поднялся по лестнице на квартиру Баландина и Паньшина.

Оба майора сидели за накрытым столом и, видно, меня ждали. Третий куверт и третий стакан стояли перед пустым стулом, он предназначался для меня.

Сели, чокнулись, выпили, закусили водой, потом еще чем-то.

Майор Баландин мне рассказал, что УВПСу-100 поручено строить «Памятник Освобождения» в польских городах — Варшаве, Лодзи, Познани, Люблине, еще где-то. Наша рота будет строить в Варшаве. Памятники проектируются грандиозные, высокохудожественные, из бетона и гранита, рассчитанные на вечную дружбу двух соседних государств.

Мелькнула радостная физиономия трезвенника капитана Финогенова, узнавшего, что я приехал. О чем у меня с ним шел разговор, я и тогда не помнил и вскоре завалился спать.

Утром майор Паньшин и я должны были ехать в Лодзь в Управление железных дорог доставать паровоз и везти туда спирт для подмазки.

Майор Баландин сказал, что достаточно полякам и пол-литра. Я робко взмолился, майор Паньшин меня горячо поддержал. Достали литровую бутылку, налили ее почти полную и повезли.

От Пабянице до Лодзи ходил трамвай за 30 километров. Лодзь была разрушена сравнительно мало. Жизнь в городе кипела. По улицам сновали прохожие, одетые или очень хорошо, или, наоборот, совсем плохо, много попадалось военных, наших и поляков. Я не успевал отдавать честь. Здания почему-то были черного цвета и очень мрачные, нижние этажи занимали магазины. Словом, никак нельзя было подумать, что война кончилась лишь полтора месяца тому назад.

Майор Паньшин был высокий, представительный, красивый. В приемной к какому-то высокому железнодорожному чину сидело в ожидании много народу. Паньшин отпустил секретарше какой-то комплимент, та улыбнулась, и мы прошли вне всякой очереди.