Читать книгу "Вина - Владимир Николаевич Ерёменко"

он его какой-то особой любовью и всегда ставил Ивана в пример всем своим детям. Они же рассказывают, как «упрямого деда Лазаря пересилил Иван».

Было Ивану лет четырнадцать, и он все лето работал с дедом у богача — татарина-огородника. Осенью оба работника поехали в Царицын, покупать обнову детворе. Однако Иван заявил деду:

— Мне ничего не надо. Купите гармонь.

Дед счел это баловством и купил ему армяк. Иван должен быть одет.

— Я домой не вернусь, пока вы не купите гармонь. — Впервые ослушался деда Иван.

В нашей семье всегда родителей называли на «вы».

— Так ведь денег уже нет, — начал дед. — Заработаем и в будущем году купим.

— Нет! — закричал Иван. — Продайте мой армяк и купите сейчас!

Дед хлестнул Ивана кнутом. Тот отбежал и твердо повторил:

— Я домой не вернусь!

Дед впервые поднял руку на Ивана. Своих детей наказывал, а Ивана никогда. Сирота! Но нрав у Лазаря Ивановича крутой. Он в сердцах повернул подводу и поехал с базара.

— Еду, — рассказывал дед, — а душа разрывается. За что ударил? Зло во мне кипит. Но и пересилить себя не могу. Знаю, что и Иван не уступит. Нашла коса на камень… Еду и спиною чувствую, что Иван идет за подводой. Отлегло. И тут так мне его стало жалко, что повернул уже на выезде из города лошадь и опять поехали на базар. Кричу: садись! Не садится. Упрямый. Четвериковская порода. Но вышел из скрада. Идет за подводой. Вернулись. Взял у знакомого лавочника в долг гармонь-трехрядку. Просил подешевле, конечно… До самого дома ехали с музыкой. Сидит, положил ухо на гармонь и подбирает песни. В хутор уже въезжали свадьбой. Он играет — я пою.

В семье деда все хорошо пели, и теперь вечерами в доме-мазанке, в «передней», устраивались спевки. Послушать их приходили соседи.

Жили они тогда на хуторе Парасочкина, на реке Червленой, километрах в 20—25-ти на юго-запад от Царицына. Его основал такой же, как и дед Лазарь, крестьянин-переселенец по фамилии Парасочка. Позже в бригаде Ивана Четверикова служил Савелий Парасочка — сын основателя хутора. В Великую Отечественную войну этот хутор, как и деревни Варваровка и Гавриловка, где Иван формировал свой первый отряд «бойцов за свободу», были полностью сожжены и разрушены, а сейчас на их месте, как я уже говорил, Варваровское водохранилище Волго-Донского канала им. В. И. Ленина.

В царскую армию Иван был призван, видимо, в 1910 году. О его службе сведений мало. Однако известно, что в империалистическую войну он дослужился до унтер-офицера. Думаю, что его военная судьба была типичной для многих его сверстников, выходцев из крестьян, которые знали хоть немного грамоту. Отец мой, Николай Степанович, был младше на четыре года Ивана Четверикова, но, как и Иван, знал грамоту, мог писать и читать и тоже дослужился до младшего офицерского чина. Он из такой же бедной крестьянской семьи, призывался в 1914 году, воевал удачливо, заслужил два Георгиевских креста, а революция сделала его, как и многих, командиром Красной Армии.

Мать рассказывала, что Иван вернулся с войны с «царскими наградами во всю грудь».

— Кресты и дукачи у него мы видели только в первый день, а потом не носил. Все ругал войну, царя и генералов… А когда от большевиков орден получил, то не снимал его…

О том, как Иван Четвериков попал к большевикам, я слышал от деда такую историю.

Когда началась гражданская война, он не хотел служить ни у тех, ни у других. «Я свое отвоевал», — говорил он, когда его хотели мобилизовать белые казаки, и показывал на теле рубцы от ран. Но однажды Ивана узнал его сослуживец-офицер и начал кричать на него.

— Своих краснопузых ждешь? Где твоя совесть! Ты же присягу давал…

Иван тоже кричал на этого офицера. Чуть не подрались они. А потом Ивана схватили казаки, связали и выпороли шомполами…

— С тех пор, — заключил свой рассказ дед, — наш Иван покраснел окончательно и пристал к большевикам. Казаки раскрасили ему не только спину…

Мать возражала деду и говорила, что он «пристал к большевикам еще там, на империалистической».

Кто из них больше прав, сейчас судить трудно, но события в маленьком хуторе Парасочкина разыгрались вскорости такие.

Через несколько дней после «казачьей экзекуции» у Ивана Четверикова был отряд конников, набранный им из жителей своего и окрестных хуторов. И он подался с ними в Бекетовку, южный пригород Царицына, где в то время будущий маршал Семен Константинович Тимошенко формировал кавалерийский полк. Здесь отряд Ивана был преобразован в эскадрон.

Командир эскадрона — первое воинское звание Ивана Ефимовича Четверикова, с которого началась его служба в Красной Армии. Это было весной или ранним летом восемнадцатого года. С тех пор Иван Ефимович в течение двух лет с оружием в руках защищает Советскую власть и стремительно растет как военачальник.

Помню, и дед и мать не однажды рассказывали о том, как Иван и его войско воевали в нашем крае, в междуречье Волги и Дона. Но запомнился мне ярче других эпизодов такой курьезный случай.

— Наши тогда воевали с кадетами и казаками, — вспоминала мама. — То наши попрут их, аж до Дона, а то они наших… Иван со своими конниками, по слухам, был где-то рядом. Как-то ночью он с ординарцем Савкой приехал проведать нас. Радости полна хата. Все дети повскакивали с постелей, облепили Ивана. Мать развязывает мешок, достает гостинцы, а всем не до них. Смотрим на Ивана. Он такой ладный, красивый, портупея скрипит на нем, гимнастерка из английского сукна, сапоги шавровые… Сгреб братьев Ивана и Кольку, тормошит и выкрикивает: «Ой как выросли! Ой, орлы какие! Четвериковская порода!» А хлопцы, и правда, повзрослели, вытянулись. Прямо под-парубки… Еле оттащил его отец от них…

Долго говорили они с отцом. А перед рассветом Иван уехал в соседнее село, где его знакомая девушка жила. А туда беляки нагрянули. Иван прямо в нательной рубахе, босой, но с оружием, на коня и в хутор Елхи. А там красные его и заарестовали… Документов у него никаких, да и полуголый, только при оружии…

Передали нам, что сидит наш Иван в холодной. Ой лышечко! Мы с отцом — туда. От хутора Парасочкина напрямки до Елхов километров двадцать. Мы почти бегом. Примчались. Отец ругается с красным командиром. Я плачу, а Иван смеется. «Да отпустят они меня, Тату[3]. И все мне вернут. И коня, и оружие, да еще и на тачанке отвезут в мою часть…» Говорит он уверенно, а мы все равно боимся. Время военное. Расстрелять человека ничего не стоит.