Читать книгу "Быть или иметь? Психология культуры потребления - Тим Кассер"

Во-первых, полученные Инглхартом результаты однозначно указывают на то, что пожилые люди более склонны к материализму, чем молодежь. В одном из исследований, наглядно продемонстрировавшем этот эффект, приняли участие более 200 тысяч человек из Западной Германии, Франции, Великобритании, Италии, Нидерландов и Бельгии. Инглхарт объясняет данную зависимость историческими причинами. Он считает, что, поскольку нынешние пожилые люди, как правило, росли и формировались как личности в условиях нужды и голода, во времена серьезных общемировых катаклизмов (Великая депрессия, Вторая мировая война), их потребности в безопасности и защищенности удовлетворялись намного хуже, чем у людей, родившихся в последние десятилетия ХХ века и с детства живших в обстановке относительного экономического благополучия и мира[62]. Таким образом, современные молодые люди больше ориентированы на постматериалистические ценности уже потому, что в детстве их потребности в средствах к существованию и безопасности удовлетворялись стабильно и последовательно. При этом Инглхарт предполагает, что если мир охватит очередная волна серьезных экономических потрясений или начнется широкомасштабная война, то молодежь вполне может переключиться на ценности более материального характера. Будем, впрочем, надеяться, что его гипотеза никогда не получит подтверждения.

Второй важный момент (для наших с вами конкретных целей) исследований Инглхарта касается колебаний уровней материализма и постматериализма. Хотя люди по мере старения довольно последовательны в своих жизненных приоритетах, в определенные моменты жизни они становятся более материалистичны независимо от возраста. Так, например, краткосрочные колебания в сторону повышения уровня материализма наблюдались в годы западноевропейских рецессий в середине 1970-х, начале 1980-х и начале 1990-х, и, судя по всему, в первую очередь это объясняется высокими темпами инфляции в соответствующих странах. Это означает, что во времена экономических трудностей и, как следствие, ослабления защищенности люди становятся большими «материалистами».

Вышеизложенное плавно подводит нас к третьему вопросу: а что можно сказать о материализме в богатых и бедных странах? Чтобы на него ответить, Инглхарт с коллегами в 1990–1991 годах опросили на предмет их жизненных ценностей почти 50 тысяч человек из 40 стран мира. Согласно опросу жители бедных стран, которые предположительно чувствуют себя менее защищенными, как правило, более материалистично настроены, чем жители экономически развитых государств.

В заключение стоит добавить, что особенно высоко материализм ценят западные европейцы старшего возраста, которые в молодости испытали на себе все тяготы экономической и национальной незащищенности; а также граждане любых стран, если опрос проводится в периоды скачков инфляции; и жители бедных государств с низким уровнем экономической защищенности. Все это полностью согласуется с гипотезой, что материалистическая ценностная ориентация зарождается и развивается в тех случаях, когда люди пережили опыт (особенно в детстве), который не способствовал удовлетворению их потребностей в безопасности, защищенности и средствах к существованию.

Чего женщины хотят от мужчин?

В рамках еще одного подхода к пониманию того, как национальные особенности влияют на материалистическую ориентацию, исследовалась проблема, суть которой отлично передает следующая цитата: «Женщине в жизни нужны четыре животных: норка в шкафу, “ягуар” в гараже, тигр в постели и осел, который за все это заплатит»[63]. Эта цитата выражает стереотипное мнение, что некоторые женщины хотят иметь дело исключительно с богатыми мужчинами с высоким социальным статусом. Как выясняется, данное клише в значительной мере подтверждают десятки психологических исследований, проведенных в самых разных странах мира. Когда респондентов спрашивают, какие характеристики они желают видеть в своем партнере, женщины гораздо чаще мужчин отдают предпочтение богатству, амбициозности и высокому статусу[64].

Обычно такое желание объясняют тем, что оно как бы «внедрено» в нервную систему самок в результате эволюции, однако многие ученые феминистского толка указывают на конкретные культурные условия, которые не обеспечивают женщин возможностями для самостоятельного удовлетворения своих потребностей в безопасности и средствах к существованию[65]. Доказательств, подтверждающих эту точку зрения, было явно недостаточно, но лишь до тех пор, пока мы с Ядикой Шармой не применили логику развиваемой здесь позиции и не нашли культурного (а не эволюционного) объяснения этому гендерному различию[66]. В частности, мы проанализировали вероятность того, что те же национальные особенности, из-за которых, возможно, женщины чувствуют собственную незащищенность, заставляют их также больше переживать по поводу материалистических качеств их потенциальных партнеров.

В своем исследовании мы опирались на базу данных, созданную в середине 1980-х годов; более 9 тысяч мужчин и женщин – представителей 37 разных культур – просили оценить, в какой мере они хотели бы видеть в своих потенциальных партнерах такие качества, как эмоциональная устойчивость, целомудрие, зрелость, сходство религиозных убеждений и/или образовательного уровня[67]. Мы сосредоточились на трех характеристиках, имеющих отношение к способности партнера выполнять желаемые запросы: перспективность в финансовом плане, наличие благоприятного социального статуса или рейтинга и явные признаки амбициозности и трудолюбия.

Для оценки возможной степени защищенности женщин в соответствующих культурах мы использовали данные из источников ООН по двум важным пунктам, непосредственно влияющим на этот показатель. Во-первых, свобода женщин при принятии решений в области деторождения, то есть в какой мере та или иная культура позволяет женщине самостоятельно контролировать процесс рождения детей и свою семейную жизнь. Например, мы исследовали уровень материнской смертности при родах в каждой нации; имеют ли женщины беспрепятственный доступ к противозачаточным средствам и защищены ли они от насилия в семье национальным законодательством. Во-вторых, мы оценили, насколько женщины равноправны с мужчинами в плане возможностей получить образование, для чего определили долю женщин (по сравнению с мужчинами), которые умели читать и писать и окончили начальную и среднюю школу.

В странах, где у женщин было мало шансов выучиться (и, следовательно, самостоятельно обеспечивать себя в дальнейшей жизни), они выказывали гораздо большее желание иметь состоятельного партнера с высоким статусом, нежели в странах, где оба пола были в этом плане равны. Точно так же женщины из стран, не предоставлявших им особых прав самостоятельно контролировать деторождение, были куда больше заинтересованы в материалистической ориентации партнеров, чем те, кто в полной мере мог распоряжаться своей жизнью. Примечательно, что эти результаты оставались статистически значимыми даже с учетом уровня экономического благосостояния нации.