Читать книгу "Время ацтеков - Владимир Лорченков"

** (Я увлажнен и весь в помаде, я люблю, когда много помады, надо будет спросить у доктора – ха-ха! – что это значит по его докторским понятиям? Странно: ощущение глубокого горла вызывает у меня совершенно явственное ощущение лжематки, что так, что этак. Она давится, но ей нравится. Наконец, когда я чувствую, что достигаю Того Самого Состояния, это когда спустить часа три не можешь, рывком снимаю с себя ее голову и за волосы веду на коленях в спальню. Ах ты…)

д) ненавидел свою мать;

* (Тут, старина, грустнеет доктор, два варианта: или тебя отталкивало ее подсознательное сексуальное влечение к тебе, или наоборот. Так что, ха-ха, выбирай то, что тебе больше нравится. Кстати, именно это причина твоего бабничества, которому ты, конечно, подвержен и от которого так упорно открещиваешься. Впрочем, у нас знаешь как? чем упорнее открещиваешься, тем глубже вязнешь, ха-ха.)

** (О да, я завяз, доктор, и еще как, я завяз в вашей жене по самый пах, я так глубоко, что глубже уже некуда, и она расширенными скорее от боли глазами смотрит прямо в меня, а потом обхватывает за шею и, дрожа, приникает к моей шее. Она дрожит, бедняжка. Она так дрожит. Когда мне нравится женщина, шепчу я, он огромный, фраза безотказная, она содрогается несколько раз, я не спеша оглядываюсь. Где-то в сотнях миль за моей спиной подрагивают ее жалкие прекрасные ноги, увенчанные нелепыми туфлями. Когда я вернусь в этот мир, то сниму их. Не сейчас. Я сжимаю ее грудь и продвигаюсь еще на миллиметр вперед, я расту вместе с любовью в ее глазах.)

е) что я игрок и в те и в эти ворота;

* (Эту новость доктор не комментирует, бедняжка думает, что это как-то нанесет ущерб моей мужественности. Наверное, единственное, что его утешает, – так это возможность утешить меня тем, что я ни в коем случае не пассивен, никогда и ни в чем. Забавный. Я узнаю об этом, лишь когда прослушиваю пленку, и это меня изрядно веселит, потому что я никогда не боялся оказаться таким, даром, что ли, воспитывался на прекрасном средиземноморском мифе. Хоть я и специалист по ацтекам, но, уверяю вас, доктор, все эти рассказы о том, что они жгли гомосеков, не больше чем миф испанцев, которые как раз жгли гомосеков. А, доктор?)

** (И это совершенно не секрет для его супруги, которая, исчерпав ресурс первого эшелона обороны, сдала второй. Мы слились еще медленнее, чем в первый раз и первым способом: она просила меня о чести довериться ее движениям, она морщилась, шипела, кривлялась, а я вспоминал лицо ее мужа, совершенно не привлекательного для меня мужчины, но тем не менее что-то чувствовал, наверное, обладая чьей-то женщиной, ты поедаешь печень ее мужчины. Впрочем, это уже из японистики. Итак, я чувствовал, что имею их обоих, а она шипела, как дурно воспитанная змея, и наконец последнюю треть пути мы прошли неожиданно легко. Она тихонько завыла, и я дал ей закусить платьем. Неужели я и правда хотел умереть в детстве?)

ё) по ночам я часто плачу, и у меня вот уже двадцать восемь – а мне тридцать два – лет один и тот же сон: я плачу и целую веснушчатое лицо красивой юной девушки, и она тоже плачет и смывает с меня слезами все-все-все, и я снова становлюсь невесомым и чистым.

* (Доктор не стал комментировать эту чушь. Никогда он не понимал этих пациентов. То шляется по черт знает кому, то веснушчатую девку ему подавай, женился бы, может, повезет в браке, как ему, доктору.)

** (Я содрогаюсь в жену доктора и чувствую чистоту и невесомость.)

*** (Но уже через мгновение все уходит, и мы возвращаемся в грязные и ощутимые тела.)

Как всегда перетрусив, я решаю сходить в церковь.

– Тут мало света, – говорит он.

– Впрочем, это даже хорошо, – улыбается он.

– Мировоззрение ацтеков было довольно мрачным, – говорит он.

– Несмотря на то что они любили Солнце, – разводит он руками.

– Очень мрачным, – улыбается он.

– Тем более с учетом некоторых особенностей культа, – хихикает он.

– Культа этого достойного народа, – покачивается он.

– На воспоминаниях о котором наш друг сделает себе имя, – хмыкает он. – Не так ли?

Священник молчит.

– Ну, по крайней мере, безбедную старость и комфортное существование, – кривится он.

– Существование растения, – гримаса искажает его лицо.

– Мясистого зеленого растения, которое до шестидесяти будет щипать студенток за жопы, – дергается у него губа.

Священник опускает глаза. Не лучшая идея была сказать «жопа» при священнике, а тем более католическом.

– Не лучшая идея сказать «жопа» при священнике, тем более католическом, – спохватывается он.

– Так что простите, падре, – смеется он.

– Православный хотя бы одну, но может потрогать, – хохочет он.

– Но вернемся к нашему другу, – становится серьезным он.

Священник вздыхает и молчит.

– Итак, до шестидесяти он будет разгуливать по дурно освещенным коридорам Академии наук, – говорит он.

– Да университета, куда станет выбираться, чтобы час-другой потрепаться с молодежью. Рассказать несколько анекдотов из мира, так сказать, науки. Переглянуться с симпатичной молодой дурой. Отечески потрепать по щечке другую молодую дуру, – говорит он.

– А в шестьдесят он получит вазу и уйдет на почетный отдых: будет раз в год ездить отдыхать в Прагу, раз в год в Крым и по выходным возиться в библиотеке, читая всякую дрянь, – губа дергается все сильнее.

– И щипая за задницы студенток, которые станут приходить к нему домой, – его лицо сама ненависть.

– А ацтеки как были для него непонятным словом на листе бумаги, так и останутся, – вздыхает он.

– И все это – вместо того чтобы прожить жизнь ацтека, – говорит он.

– Н у, разве не огорчительно?

– Воистину аминь, – хихикает он.

Священник опускает очи долу.

– Выпейте, отец мой, – говорит он и протягивает священнику чашу.

– Не кровь Христова, но воистину нечто лучшее, – смеется он.

– Прошу вас, – наклоняет он голову.

– Не отказывайте мне, не обижайте меня, – шутовски молит он.

– И у берущего возьми, – говорит он.

– И да не оттолкни руку дающего, – с удовольствием меняет он библейские фразы.

– Кстати, вам никогда не приходило в голову… – спрашивает он священника без всякого расчета на ответ.

– Как вы понимаете, я не рассчитываю на ответ! – хохочет он.

– Но это неважно. Так вот, вам никогда не приходило в голову, что, не приди мы в Латинскую Америку, они создали бы нечто, что потрясло бы мир?

– Я часто думаю, – присаживается на корточки он.

– Что было бы, не открой мы Америку, а наоборот, открой они нас… – грустит он.

– Представляю себе, как океан пересекают сотни тысяч огромных плотов, таких, на которых еще Инка путешествовал к Огненной Земле… – мечтает он.