Читать книгу "Дядя самых честных правил 6 - Александр Горбов"

символизм. Можно сказать, что у нас получилась почти ритуальная процессия.

— Сюда, — монах указал на пологий спуск к ручью, — кладите на песок. Настя, переодень девицу и дай мне её одежду. Отрок, разожги костёр. А ты, — Лукиан посмотрел на Кижа с прищуром и пару секунд раздумывал, — зажги факелы и поставь по семь штук на каждом берегу.

Не знаю, когда Лукиан успел принести поленья для костра и факелы, но их там было с приличным запасом. То ли магия, то ли он заранее послал слуг всё подготовить.

Едва огонь разгорелся, Настасья Филипповна подала монаху Танино платье. Лукина взял его двумя пальцами и с брезгливостью швырнул в костёр, будто ядовитое насекомое.

— Смотри, отрок, внимательно. — он указал на взметнувшееся пламя.

Я несколько раз моргнул, настраивая магическое зрение, и увидел тонкие струйки «перегара» эфира, поднимающиеся вместе с дымом.

— Не родившийся Талант силу впустую жжёт и всё вокруг копотью мажет, — пояснил монах, — в таком ходить даже врагу не пожелаешь.

Лукиан некоторое время смотрел на огонь, неодобрительно качая головой. Затем обернулся ко мне и с лёгким смущением буркнул:

— Где твоя палка волшебная, отрок? Развей-ка эту гадость от греха подальше.

Мне не сразу удалось сообразить, чего он хочет. А когда понял, то постарался не улыбаться до ушей. Что, даже такому сильному магу пригодилась деланная магия? Сила силой, а средств развеять «перегар» эфира в арсенале Талантов не было. Но злорадствовать я не стал — над костром и правда собралось облако эфирного чада. Из наплечной кобуры я вытащил small wand и нарисовал жирную букву Z.

Пришлось раз пять проводить очистку эфира, прежде чем ядовитая хмарь развеялась без следа. Монах всё это время стоял рядом, но с советами не лез, хотя и корчил недовольные рожи. Но я бы его в любом случае не послушал — в деланной магии я разбираюсь побольше старого некрота.

— Хватит, — дёрнул он меня, — сымай сапоги и бери девицу.

Камзол я тоже снял и бросил на ветки куста. Взял Таню, одетую в длинную полотняную рубаху, на руки и понёс к ручью. Девушка вся горела, дыхание было хриплым, а глаза под веками непрерывно двигались, будто ей снился кошмар.

Факелы, воткнутые Кижом в песок на берегах ручья, в наступившей темноте создали освещённый коридор. В его центр я и направился. Вошёл в воду и встал в центре потока.

Мир за пределами освещённого пространства будто перестал существовать. Были только мы с Таней, текущая вода и пламя факелов на берегу. Даже звёзды на небе словно померкли, а на меня навалилась ватная тишина — ни всплеска, ни крика птицы, ни голосов людей.

За факелами я разглядел фигуру Лукиана. Сейчас он был похож на огромного медведя, вставшего на задние лапы. Или на тёмного языческого бога, явившегося из седой древности.

Монах поднял руки над головой. В его ладонях появились круглый бубен и массивная колотушка. Бум! Бум! Бум! Бум! Мерный низкий звук полетел над водой. От каждого удара пламя факелов вздрагивало и разбрасывало яркие искры.

Я упустил момент, когда Лукиан вошёл в воду. Его глаза выглядели чёрными провалами, в которых не отражались даже огни факелов.

— Опусти её в ручей, — подойдя, скомандовал монах, — только голову над водой держи.

Лукиан положил ладонь на грудь Тани и сделал движение, будто вытаскивает пробку. Вода вокруг тела девушки вскипела, обжигая мне руки. Дикий необузданный эфир вырывался из неё наружу. Закручивался водоворотами, выбрасывал всполохи, бил вокруг толстыми плетями.

Несколько ударов пришлись мне прямо в лицо. Пожалуй, они могли раскроить череп, если бы рядом со мной не появился старый товарищ. Анубис, собственной персоной. Он стал старше, заматерел, а клыки на шакальей морде удлинились. Кивнув мне, как другу, Анубис поднял ладонь, защищая моё лицо от ударов эфира. Странное чувство — Анубис был мной в этот момент, а я был им, как одно целое. И в то же время нас было двое. Не знаю, как это объяснить и описать. И уж тем более я не пойду за объяснениями к Лукиану.

— Крепче держи, — сквозь зубы прошипел тот, — сейчас начнётся.

Начнётся⁈ То есть беснующийся эфир даже не считается?

Таня на моих руках дёрнулась. Её глаза распахнулись, пылая нестерпимым светом. Рот открылся в беззвучном крике, и оттуда тоже полилось сияние. Вода стала горячей и пошла волнами, а в уши продолжал долбить звук бубна. Бум! Бум! Бум! Анубис тоже подставил руки, поддерживая Таню. Вдвоём мы с трудом справлялись, чтобы девушку не унесло потоком воды.

— Х-р-р-р-ы!

Лукиан захрипел. Лицо его покраснело от напряжения, а правый глаз задёргался, будто он пытался подмигивать азбукой Морзе.

В этот момент я увидел Танин Талант. Яркий шар в груди, похожий на солнце. Толстые жгуты эфира, появлялись из него протуберанцами, взлетали над девушкой и погружались обратно.

— Видишь? — прокричал Лукиан.

Я и без его подсказки разглядел неправильность. Некоторые протуберанцы были порванными, выбрасывая из себя в повреждённых местах «перегар» эфира.

— Вот так!

Монах протянул руки и пальцами скрепил эфир на разрыве.

— Помогай, — рявкнул он, — один не справлюсь.

Уж не знаю, как я должен был помочь, удерживая при этом Таню. Но тут вмешался Анубис. Он-я протянул руки и принялся чинить протуберанцы, ничуть не хуже монаха. Лукиан яростно зыркнул на шакала, но ничего не сказал.

Так мы и помогали родиться Таланту. Я-Анубис держал Таню, Анубис-я и Лукиан исправляли потоки эфира. И всё это длилось целую вечность, как мне показалось. Даже потом, много дней спустя, мне снилась эта ночь и казалось — она длится до сих пор: я стою в горячем ручье и держу, держу Таню изо всех сил.

* * *

В рассветных сумерках мы с Лукианом выбрались из ручья. Факелы погасли, вода остыла и бежала, как и прежде, а Таня спала у меня на руках.

Ко мне бросились Настасья Филипповна и Киж. Мертвец взял девушку, а ключница принялась вытирать и кутать её в одеяла.

— Хорошо, и хорошо весьма.

Монах потянулся, улыбаясь во все тридцать два зуба и обернулся ко мне.

Что-то сломалось за время, пока я был в ручье. Или починилось? Не знаю, что и думать. Справа от меня стоял незримый Анубис. Шакал положил руку мне на плечо и насмешливо скалился, глядя на Лукиана.

— Вот, значит, как, — протянул монах, разглядывая меня в