Читать книгу "Василий Шульгин. Судьба русского националиста - Святослав Рыбас"

Еще она вспомнила, что у него был длинный шрам на голове и правой половине лица. И добавила: «Каков его конец? Должно быть, он умер, но я не могу сказать точно, так как была в этой больнице почти до конца 1925 года, а потом уехала. Он мог умереть после этого»[460].

Так была поставлена точка в этом почти пятидесятилетнем печальном поиске.

Но вернемся в 1925 год. В России Ленина уже нет, руководят страной Троцкий и триумвират Каменев, Зиновьев, Сталин, и никто не может предсказать, чем закончится их соперничество. И в разгаре новая экономическая политика (нэп), то есть разрешены частное производство и частная торговля. В этом можно увидеть некое слабое отражение канувшего в Лету частнопромышленного ВПК, действовавшего на фоне государственных военных заводов, чьи рабочие потом стали кадровой опорой коммунистического режима. Правда, на сей раз кислотой, разъедающей режим, были не деятели ВПК, а нэпманы.

Будущее коммунистической власти с удивительной прозорливостью снова предсказал шульгинский друг Маклаков: «Как только в большевизии станут на путь улучшения расстроенной экономической жизни, начнется раздор между теми, кто хотел устраивать жизнь на началах коммунизма, но в интересах России или ее пролетарских слоев, и теми, которые всем этим сознательно жертвовали во славу III Интернационала и мировой революции. В среде самой России и пойдет водораздел: на одной стороне будет сытый коммунист, который ездит в международных вагонах и одевает свою жену в бриллианты, а на другой тот, кто, не гоняясь за властью, не споря о формах управления, будет говорить для них очевидные вещи: что правительство отнимает то, что им нужно самим, не дает того, что необходимо, и не потому, что преследует кооперативы или не дает хода капиталу. Объективная необходимость даст победу второму течению; те, кто будет мешать оздоровлению экономического быта из-за интересов Интернационала, будут тогда обезврежены или устранены путем ли террористических актов, или отдачей под суд и т. д., а может быть, сами уйдут, чтобы не быть убитыми в первую очередь»[461].

Именно так и произошло: одних ждал террористический акт, других суд, третьих изгнание. Маклаков отлично понимал, как исторический процесс делит людей на завтрашних и вчерашних.

В СССР значительно выросла роль военных, среди которых Якушев называл многих союзниками МОЦР. В противостоянии Троцкого и триумвирата они приняли сторону триумвирата, что в конце концов определило победителей.

Однако кроме личного противоборства красных вождей были и более значительные обстоятельства — стоял вопрос о будущем Советского государства. Дело в том, что в стране снова вышел на поверхность старый конфликт полуфеодального крестьянства (теперь в России было свыше двадцати миллионов маленьких сельских хозяйств и отсутствовали крупные культурные хозяйства) и государственной промышленности.

Промышленных товаров было мало, они были дороги, а крестьяне с их дешевым хлебом не могли создать платежеспособного спроса. Другими словами, тогда крестьяне не видели необходимости идти на расходы для поддержания промышленности. Сельское хозяйство, рост которого выражался в увеличении площади запашки, возобновлении технических культур (конопли, подсолнечника, рапса), увеличении поголовья скота, обеспечивало ресурсами только одну часть экономики. С этим перекосом надо было что-то делать.

Развитие экономики, опирающейся на подъем аграрного производства в условиях нэпа, исключало надежды на успешное соперничество с западными странами: ежегодный прирост экономики был меньше прироста населения.

Троцкий требовал проводить «сверхиндустриализацию» за счет деревни (других ресурсов не было), но оппоненты не хотели начинать новую борьбу с крестьянами, возвращаясь к политике военного коммунизма. Ведь только-только был принят Земельный кодекс, и началась политическая стабилизация. Для шести лет новой власти, из которых четыре года ушло на войну, это было большим достижением и в значительной мере выполнением аграрной программы большевиков.

Тем не менее в воздухе витало ощущение недосказанности, недоделанности революции. С августа по декабрь 1923 года в стране прошло 217 забастовок, из них в Москве — 51. Политические настроения рабочих внушали опасения. К тому же в деревнях снова нарастали перенаселение, скрытая безработица, которая послужила взрывным материалом в империи и теперь давила на власть.

Как говорил один из районных чекистов Полтавской губернии: «Уверены, что иллюзии наших врагов, допускающих мысль о капитуляции Советской власти, скоро рассеются, а веселые улыбочки на их лицах сменятся на гримасу ужаса и дикого животного страха перед лицом всепобеждающей стратегии коммунизма»[462].

Недовольство промышленных рабочих требовало от Кремля новых подходов, но армию не следовало упускать из-под контроля ни на минуту.

И здесь конфликт в советском руководстве разрешился таким образом, что это послужило укреплению авторитета МОЦР у белых генералов.

27 декабря 1923 года начальник политического управления РККА В. Антонов-Овсеенко направил в политбюро письмо с угрозой «обратиться к крестьянским массам, одетым в красноармейские шинели, и призвать к порядку зарвавшихся вождей» и признал, что «среди военных коммунистов уже ходят разговоры о том, что нужно поддержать, как один, т. Троцкого»[463].

Командующий Московским военным округом Н. Муралов был за Троцкого. Позицию Троцкого поддерживали партийные ячейки Главного управления Военно-воздушного флота СССР, Штаба РККА, Главного управления военных учебных заведений РККА, частей ЧОН.

Было бы противоестественным, если бы в такой обстановке не возникла идея о военном решении конфликта. До сих пор нет ясности в вопросе, почему не произошел военный переворот, о котором тогда в Москве говорили на всех углах. Официальная версия: Троцкий был болен, сильно простудившись на охоте.

Но «дворцовому перевороту» помешал командующий Западным фронтом Тухачевский, который не захотел поддержать Троцкого.

«Сам же „вождь Красной Армии“ в сложившейся военно-политической ситуации, сумев оценить проигрышность своей позиции, предпочел воспользоваться собственным, действительно болезненным состоянием и „уйти с поля боя“»[464].

Итак, советские военные продемонстрировали свою силу и подняли настроение белой эмиграции, имеющей многих сочувствующих внутри СССР. Те учителя, врачи, агрономы, ученые, бухгалтеры, статистики, ветеринары, инженеры, техники, фельдшеры, которые образовывали основу российских либеральных партий и за которых отдали голоса большинство избирателей в Учредительное собрание, не уехали из страны и никуда не исчезли. Именно они в сочетании с белой диаспорой составили основной потенциал внутреннего сопротивления коммунистической власти.