Читать книгу "Проклятие королей - Филиппа Грегори"

– Вот это для него в самый раз.

– Позолоченная? – с сомнением спрашивает Джеффри. – Может быть, пошлешь что-то золотое?

Я улыбаюсь:

– Она броская, новая, и блеска в ней больше, чем сияния. Вылитый Кромвель. Отвези чашу ему.

Джеффри возвращается из Лондона, преисполненный гордости собственным умом. Он рассказывает мне, как говорил с Томасом Кромвелем, – «не так, словно меня что-то волнует, а по-мужски, легко, как говорят великие между собой», – и как Кромвель сразу понял, что это все сплетни завистливых деревенских жителей о тех, кто выше их. Джеффри сказал лорд-канцлеру, что мы, конечно, писали Реджинальду о семейных делах и что Хью Холланд отвозил наши письма, но мы не прекращали порицать Реджинальда за его чудовищное письмо королю и на самом деле умоляли его позаботиться о том, чтобы оно не было обнародовано, и он обещал нам, что запретит это.

– Я ему сказал, что это дурное богословие и написано оно дурно! – весело рассказывает мне Джеффри. – Напомнил, как ты писала Реджинальду и передавала письмо через самого Кромвеля.

Джеффри так удачно встречается с Томасом Кромвелем, что товары Хью Холланда, задержанные на пристани, возвращают хозяину, и всем троим – моему сыну, Холланду и хирургу – разрешают свободно перемещаться.

Мы с Джеффри едем в Бекингемшир вместе, чтобы сообщить добрые вести Монтегю – он у себя дома, в Бокмере. С нами полдюжины сопровождающих и мои внучки Катерина и Уинифрид, возвращающиеся в родной дом.

Мы подъезжаем к знакомым полям и деревьям в землях Монтегю, когда я вижу приближающийся к нам полощущийся королевский стяг во главе отряда стражи, скачущей во весь опор. Капитан моей стражи кричит:

– Стой! В сторону! – и мы уступаем дорогу людям короля, как и должно добрым подданным.

Их дюжина, они одеты для верховой езды, но на них кирасы, а при них мечи и копья. Всадник, едущий впереди, везет королевский стяг с тремя флорентийскими лилиями и тремя львами; он салютует им, чуть приспустив, когда видит, что мы их пропускаем. Едут они быстро, утомительной учебной рысью, а в середине кавалькады везут пленника, мужчину с непокрытой головой, в разорванном у плеча джеркине; на скуле у него темнеет синяк, руки связаны за спиной, ноги схвачены под брюхом лошади.

– Господи помилуй, – выдыхает Джеффри. – Это Хью Холланд, торговец зерном.

Круглое улыбающееся лицо лондонского купца бескровно бледно, он вцепился в подхвостник у себя за спиной, чтобы удержаться на быстро скачущей лошади, и его сильно побрасывает при каждом движении.

Мимо нас стража проезжает, не замедляя шага. Капитан бросает на нас быстрый подозрительный взгляд, словно думает, что мы могли ехать на помощь Хью Холланду. Я поднимаю руку, признавая его власть, и это привлекает внимание Хью Холланда. Он видит наш стяг и ливреи моих людей и кричит Джеффри:

– Не задерживайся нигде, ты последуешь за мной!

В лязге упряжи, в толкотне всадников, в спешке и пыли они проносятся мимо прежде, чем Джеффри находится с ответом. Он поворачивается ко мне, побледнев, и говорит:

– Но Кромвель ясно дал понять, что всем доволен. Мы объяснились.

– Возможно, дело совсем в другом, – отвечаю я, хотя и не думаю, что это возможно. – Поедем к Монтегю и спросим твоего брата.

Бокмер Хаус, Бекингемшир, лето 1538 года

В доме Монтегю все вверх дном. Люди короля поломали столы, скамьи и лавки в большом зале, когда арестовывали Хью Холланда, а он дрался с ними и бегал по залу, пока они напролом гнались за ним, как неуклюжие гончие за обезумевшим от ужаса оленем.

Моя невестка Джейн удалилась к себе в слезах. Монтегю следит за тем, как слуги собирают столы в зале, и пытается разрядить обстановку. Но я вижу, как он выбит из колеи, когда Джеффри начинает кричать:

– Почему его забрали? Они сказали, по какой причине?

– Им не нужно называть причину, Джеффри. Тебе это известно.

– Но Кромвель меня лично заверил!

– Конечно. А король простил Роберта Аска.

– Тише, – тут же говорю я. – Тут какая-то ошибка, нам нечего бояться. Это к Хью Холланду у закона вопросы. Нас это не касается.

– Они обыскали мои личные покои, – сквозь зубы говорит Монтегю, отворачиваясь от слуг, которые собирают разбросанную оловянную посуду. – Весь дом перевернули. Нас это касается.

– Что они нашли? – шепчет Джеффри.

– Ничего, – напряженно отвечает Монтегю. – Я сжигаю письма, как только их прочитаю.

Он поворачивается ко мне:

– Вы ведь ничего не храните, леди матушка? Вы сжигаете их, прочитав?

Я киваю:

– Да.

– Ничего не оставляли на память? Даже от Реджинальда?

Я качаю головой:

– Ничего. Никогда.

Джеффри бледнеет.

– У меня есть бумаги, – признается он. – Я сохранил кое-какие бумаги.

Монтегю набрасывается на него.

– Какие? – спрашивает он. – Нет, не говори. Не хочу знать. Дурак! Ты дурак, Джеффри! Уничтожь все. Я не хочу знать, как ты это сделаешь.

Он берет меня за руку и ведет прочь из зала. Я колеблюсь; это ведь мой сын, мой любимый сын.

– Пошли капеллана, Джона Коллинза, – быстро говорю я Джеффри через плечо. – Ему можно доверять. Пошли его к мажордому, а лучше к Констанс, и вели ей сжечь все из твоей комнаты.

Джеффри кивает с белым лицом и бросается прочь.

– Почему он такой дурак? – спрашивает Монтегю, таща меня вверх по лестнице в зал приемов своей жены. – Нельзя ничего хранить, он же знает.

– Он не дурак, – отвечаю я, задыхаясь и делая слугам знак, чтобы не сразу открывали дверь. – Но он любит церковь такой, какой она была прежде. Он вырос в Сайонском аббатстве, оно стало нашим убежищем. Нельзя его винить за то, что он любит свой дом. Он был малышом, и у нас ничего не было, мы жили за счет церкви, она была нам как семья. И он любит принцессу, как и я. Он не может этого не показывать.

– Не в такое время, – коротко отвечает Монтегю. – Мы не можем себе позволить выказывать любовь. Ни на миг. Король – опасный человек, леди матушка. Нынче неизвестно, как он что воспримет. То он подозрителен и встревожен, то в следующую секунду виснет у тебя на шее и считает лучшим другом. Он смотрит на меня, словно готов съесть живьем, сожрать ради забавы; а потом поет «Веселье с добрыми друзьями», и все, как в прежние времена. С ним никогда непонятно, как все обернется.

Но он постоянно помнит, он никогда не забывает, что его трон добыт на поле боя, везением и изменой. Везение и измена могут и против него сложиться, так же легко. И у него всего один слабенький сын в колыбели, и никто не станет его защищать. Он знает, что есть проклятие, и знает, что оно справедливо пало на его дом.