Читать книгу "Набоков в Америке. По дороге к "Лолите" - Роберт Роупер"

Двоюродный брат Набокова Николай, женатый вторым браком, часть 1940 года провел на полуострове Кейп-Код. Дом Эдмунда Уилсона стоял через дорогу от дома, где остановился Николай, и они часто общались. Уилсон, спустя шесть лет работы, как раз собирался опубликовать книгу “К Финляндскому вокзалу”, посвященную большевистской революции, развитию социалистических идей и всему, что так занимало его в России. Николая влекло к Уилсону все то же безошибочное чутье на выдающихся в интеллектуальном отношении личностей, которое он не раз демонстрировал прежде, Уилсон же, как следует из их переписки, считал Николая типичным душевным русским человеком, который оказался в трудной ситуации и ищет поддержки. Уилсон помогал ему печататься в журналах – познакомил, как впоследствии Владимира, с Эдвардом Э. Уиксом34, новым редактором журнала Atlantic Monthly, который охотно публиковал обоих Набоковых. Именно Николай любезно порекомендовал Владимира Уилсону; он написал брату, гостившему тогда у Карповичей, и 30 августа 1940 года началась одна из величайших переписок в истории Америки:

Мой дорогой мистер Уилсон, написать Вам мне посоветовал мой двоюродный брат Николай. Сейчас я живу у друзей в Вермонте (здесь в основном лишь золотарник да ветер), но в середине сентября буду в Нью-Йорке. Мой адрес: 1326, Мэдисон-авеню, тел. At. 9718635.

Уилсон знал всех и вся и охотно опекал других писателей. Среди тех, по отношению к кому он фактически выступал в роли литературного агента, редактора, консультанта по трудоустройству, советчика или неизменно доброжелательного рецензента, – Ф. Скотт Фицджеральд, Натанаел Уэст, Рэндалл Джаррелл, Элизабет Бишоп, Анаис Нин, Дон Пауэлл, Артур Мизенер, Максвелл Гейсмар, Элен Мучник, Джон Дос Пассос, Луиз Боган, Мэри Маккарти и Эдна Сент-Винсент Миллей, не говоря об обоих Набоковых36. Уилсон прекрасно ладил с русскими и любил их больше других неамериканцев37. Русский язык и литература были для него своего рода ресурсом, источником информации, темой очерков, которые Уилсон сперва публиковал в журналах, а потом включал в книги. Николай обращался к новому другу с просьбами, выполнить которые было трудно. После того как Уилсона в 1943 году назначили редактором отдела книжных рецензий New Yorker, Николай спросил, можно ли ему опубликовать в журнале статью. Уилсон ничем не мог ему помочь, однако поспособствовал с публикациями в других изданиях, и Николай откликнулся:

Большое спасибо за вашу любезную помощь! Я получил письмо от [Пола] Розенфельда [музыкального редактора]: он пишет, что статья выйдет в следующем номере… Еще у меня к вам небольшой вопрос: можно ли написать для New Yorker очерк о дирижерах (разумеется, писать его придется под псевдонимом, чтобы в дальнейшем мои произведения не выбрасывали из программ всевозможные – ицкие, – овские и проч.38

Три года спустя Николай отказался навестить Уилсона, поскольку собирался на десять дней в Калифорнию к Стравинскому:

Мне вдруг пришла мысль написать о Стравинском – наподобие того, как Никколо Туччи об Эйнштейне. Как вы думаете, если очерк получится хорошим, можно ли будет его опубликовать в New Yorker в рубрике “Свободный репортер”? Никогда раньше не был в Калифорнии. Я еду с Баланчиным39.

Уилсон ответил: “Я передал ваше предложение редакции… и мне ответили, что это было бы интересно [статья о Стравинском]. Разумеется, ничего обещать они не могут… но, думаю, попробовать стоит”.

Два года спустя, когда вышла его первая книга, Николай послал Уилсону сигнальный экземпляр:

Надеюсь (очень-очень), что вы опубликуете рецензию в New Yorker… Я был бы очень рад. Признаться, я не только надеюсь, что вы напишете рецензию на мою книгу: я думаю, что вы просто “обязаны” ее написать (как учитель “обязан” проверять работы учеников), потому что в некоторой степени вы были “крестным отцом” этой книги и именно вы надоумили меня “зарабатывать на жизнь писательством”. Напишете? Ну пожалуйста!40

Неизвестно, заставил ли Уилсона этот опыт впредь осмотрительнее помогать писателям по фамилии Набоков, однако знакомство с Владимиром состоялось в октябре 1940 года и оказалось удачным. Внешне Набоков и Уилсон были непохожи, как Матт и Джефф[13], в остальном же были точной копией друг друга: литераторы до мозга костей, упрямые всезнайки, всегда готовые ввязаться в спор, отпрыски семейств из высшего общества, у обоих отцы – известные юристы, принимавшие активное участие в политической жизни. И Набоков, и Уилсон любили Пруста, Джойса и Пушкина. Оба старались зарабатывать на жизнь писательством. Уилсон, который тогда работал в New Republic, предложил Набокову книги на рецензию, и тут же подоспел взрывоопасный материал для будущих споров: обозревая книгу Г. П. Максимова под названием “Гильотина за работой”, посвященную Советскому Союзу, Набоков писал:

Семь лет ленинского режима стоили России от 8 до 10 миллионов жизней. За 10 лет Сталин добавил к ним еще 10 миллионов. Таким образом, по “очень скромным” подсчетам господина Максимова, с 1917 по 1934 год было уничтожено около 20 миллионов человек: одних пытали и расстреливали, другие умерли в тюрьмах или погибли в Гражданскую войну… Эта страшная и немногословная книга тем важнее, что она поможет развенчать печальный миф, будто Ленин был чем-то лучше своего последователя41.

Уилсон в книге “К Финляндскому вокзалу” доказывал, что Ленин и впрямь лучше Сталина: первый был уникальной исторической личностью, выражал интересы угнетенных и боролся за их права. На ужине у Романа Гринберга[14] Набоков высказался о диктаторе еще более уничижительно: его слова сподвигли Уилсона отправить писателю экземпляр своей новой книги “в надежде, что это побудит [вас] переменить мнение о Ленине в лучшую сторону”42. Должно быть, к этому времени Набоков и Уилсон уже искренне и крепко подружились (не говоря о том, что Набоков наверняка понимал: ссориться с главным литературным критиком Америки неблагоразумно и недальновидно). Владимир не вспылил, не разразился презрительной тирадой, как делал всегда, когда ему доводилось сталкиваться с подобным отношением американцев к Ленину. Во всем, что касалось советских вождей, Набоков был абсолютно категоричен и непримирим: он не склонен был видеть хоть что-то положительное или обнадеживающее в уничтожении миллионов человек и удушении либерализма в результате катастрофы 1917 года. Отчасти его антибольшевизм (с годами превратившийся в разновидность антикоммунизма, характерного для американского обывателя: в 1950-е Набоков, как ни странно, симпатизировал Джо Маккарти, а в 1960-е открыто возмущался протестами студентов-хиппи против войны во Вьетнаме) объяснялся почтением к памяти отца – и верностью собственным надеждам на Америку. Он уже прекрасно понимал, что русские в эмиграции – более миллиона человек, которые после революции были вынуждены покинуть родину, – в глазах большинства образованных уроженцев Запада нелегитимны как класс. Они против Советского Союза, следовательно, реакционеры: так рассуждала западная интеллигенция. Те, кто воспротивился событиям 1917 года, встали на пути исторического прогресса.