Читать книгу "Маяк на Хийумаа - Леонид Абрамович Юзефович"

Мой отчим Абрам Давидович рассказывал мне, как в детстве пришел к отцу и заявил ему, что хочет взять себе другое имя. “Какое же имя тебе нравится?” – поинтересовался отец. “Коля”, – выбрал отчим. “Ну уж нет!” – вскипел родитель, и бедный мальчик остался Абрамом. Это, впрочем, не помешало ему жениться на любимой женщине, заменить мне отца и пользоваться всеобщим уважением на Мотовилихинском пушечном заводе в Перми, где он проработал от института до пенсии. Неизвестно еще, как бы у него все сложилось, будь он Николаем.

О Казагранди в связи с Кухтовичем нигде, кроме как у Бажова, не упоминалось. Было, не было, кто теперь скажет? Я не так безоглядно, как сиднейские казаки, верил в Провидение и не мог допустить, что, если, о чем извещал тот же источник, сын Кухтовича стал обожаемым учениками директором школы в родном Туринске, а полковничий сын – жалким чертежником на харбинской фанерной фабрике и лагерным сидельцем, это свидетельствует о явленном на детях воздаянии за грех одного отца и страдания другого. То, что Казагранди в Монголии проповедовал любовь к противнику, не снимало с него подозрения в убийстве, но и не доказывало его раскаяние, а следовательно, и вину. Точно так же не стоило обвинять Бажова во лжи на том основании, что впоследствии он сочинял сказки.

По инерции я обратился к его биографии, и тут меня ожидал сюрприз: после поражения красных под Пермью, посидев у белых в тюрьме, Бажов, как оказалось, не попытался вслед за разгромленной 3-й армией уйти на запад и не остался в родных краях, но почему-то двинулся на восток, в глубокий тыл Колчака, и осел не где-нибудь, а в Усть-Каменогорске. Там он будто бы возглавлял большевистское подполье, однако на этот счет у современников имелись различные мнения; по возвращении на Урал его даже исключили из партии. Потом, правда, восстановили, а уже после войны на родине Игоря появилась улица Бажова, одна из центральных, так что за тридцать лет, прожитых в Усть-Каменогорске, миновать ее Игорь не мог. С детства, как мы все, он знал про оленя с серебряным копытцем и Хозяйку Медной горы, но думать не думал, что великий сказочник не обошел вниманием и его деда.

Я прикрыл глаза, и передо мной встали все герои этой истории: Унгерн, Казагранди, его жена и дети, Игорь, Рассолов, Коджак, Бажов, Кухтович, я сам. Фон – что-то вроде предзимней монгольской степи с пологими голыми сопками, сумерки, меркнущее пустынное небо. Такие пейзажи являются нам во снах как преддверие страны мертвых. Мы стояли на разной высоте и на разном расстоянии друг от друга, поэтому одни фигуры выглядели крупнее и четче, другие – мельче и туманнее. Я мысленно соединил всех нас линиями сообразно связям, которые между нами существовали, и заметил, что вязь этих сложно переплетенных извилистых нитей образует подобие орнамента. В нем чудились фрагменты латинских и кириллических букв. Казалось, если расшифровать эту тайнопись, можно узнать о жизни и смерти что-то очень важное, такое, чего иначе никогда не узнаешь, но одновременно я понимал, что смысла здесь не больше, чем в оставляемом волнами на прибрежном песке узоре из пены.

Я пошел на кухню и рассказал обо всем жене.

– Понятно, – сосредоточенно покивала Наташа. – На его месте я бы тоже решила, что ты катишь бочку на деда. Все, что тебе известно о нем хорошего, утаил, а плохое добавил.

– Это вышло нечаянно, – оправдался я.

– А получается, что нарочно. Насколько я помню, про Рассолова ты узнал в Новосибирске. Это середина девяностых, а второе издание “Самодержца пустыни” вышло в прошлом году. Почему ты туда это не вставил?

– Забыл.

Она удивилась:

– То есть как?

– Забыл и всё.

– Не верю.

– Здрасте! Зачем мне врать?

– Я не говорю, что ты врешь. Наверное, была какая-то причина, но тебе кажется, что нет. Надо покопаться в себе. Возможно, у тебя сработало подсознание.

– Чушь! – разозлился я. – Ты же знаешь, у меня таких выписок тысячи. Всех не упомнишь.

– В любом случае напиши ему и все объясни.

– Что я могу ему объяснить, если даже ты не понимаешь?

– Было бы желание, слова найдутся, – сказала Наташа с той фальшивой интонацией, которая появлялась у нее, когда она считала нужным в чем-то меня убедить, но сама в это не верила.

Затем ее голос окреп:

– Я не хочу, чтобы он о тебе плохо думал.

– Пусть думает что хочет, – отмахнулся я. – Мне все равно.

– А мне – нет. Ты должен ему написать.

– Не буду.

– Почему?

– Обойдется.

Прозвучало так, что жена немедленно сошла со своих позиций и приняла мою сторону:

– Правильно. Ну его к черту!

Мы давно жили на другой квартире и сидели не на той кухне, где в прошлой жизни пили с Игорем чай из парадных чашек ее бабушки. Кухня была с гарнитуром и сияющей от чистящих средств стальной мойкой, а не с облупившейся эмалированной раковиной и мусорным ведром под ней. Занавески были другие, посуда другая. Только чашки остались те же.

Через несколько дней я все-таки написал Игорю письмо. Он ответил, что все в порядке, абсолютно никаких обид. Просто он был очень занят.

2017

Поздний звонок

1

Года через два после того, как у меня вышла книга о бароне Унгерне, позвонил молодой, судя по голосу, мужчина. В издательстве ему дали мой телефон.

– Простите за поздний звонок, не могу дотерпеть до утра, – сказал он, заметно волнуясь. – Для меня это важно. Я звонил раньше, вас не было дома. Завтра суббота, я подумал, что вы, может быть, еще не легли.

Была зима, часов десять вечера. Я пришел на звонок из кухни и взял трубку, не включая свет. Сын спал в другой комнате. В кухне лилась из крана вода, жена спокойно мыла посуду, не пытаясь, как обычно делала днем, нетерпеливым шепотом выведать, кто звонит. Она постоянно ждала какого-то судьбоносного для меня звонка, который волшебно изменит нашу жизнь, но в это время суток такой звонок раздаться не мог.

– В вашей книге упоминается один человек, офицер, – продолжал интеллигентный голос в трубке. – Возможно, это мой дед.

Я не удивился. Мне уже звонил правнучатый племянник атамана Семенова, работавший геологом на Камчатке; внук колчаковского генерала Анатолия Пепеляева, державший хлебный ларек на Никулинском рынке, возил меня по Москве на своей старенькой “шестерке”, а внука убитого по приказу Унгерна полковника Казагранди, милого застенчивого юношу из Усть-Каменогорска, я поил чаем у себя дома. Меня находили люди с известными фамилиями и потомки тех, о ком все забыли. Кто-то писал, кто-то звонил. С кем-то я встречался, от кого-то норовил отделаться. Одни хотели исправить допущенные мною ошибки, другие горели желанием сообщить о своих предках что-то такое, чего не было в моей книге, третьи надеялись узнать что-нибудь от меня, не сомневаясь, что я знаю больше, чем написал, и мне приходилось их разочаровывать, но во всех случаях я не мог избавиться от ощущения, будто эти люди и те, чья кровь текла в их жилах, не имеют между собой ничего общего. Казалось, ни при каких обстоятельствах эти не могли бы превратиться в тех, и наоборот. Типичное заблуждение человека, слишком долго прожившего в спокойные времена и наивно полагающего, что человек – величина постоянная.