Читать книгу "Я признаюсь - Анна Гавальда"

Молчание. Пощипывание.

– А ведь хорошее есть, – продолжила я мягче, – я знаю, что есть. Я уже говорила тебе, что на тебя приятно смотреть по утрам, когда у вас есть возможность общаться, но так нельзя, Матильда, так нельзя. Это слишком коротко. Слишком скудно. Слишком мелочно. Всем известно, что счастья нет и надо сильно постараться, чтобы быть счастливым вопреки, но тут… Твоя история – это откровенная западня. Четыре года любить мужчину и спустя столько времени по-прежнему быть вынужденной писать ему «Досье получено» вместо «Я тебя люблю», это… Да. Ты права. Это себя не уважать.

Молчание.

Я налила последнюю каплю виски, как слезу смахнула, в твой остывший чай.

– Спасибо, – прошептала ты, опустив голову.

– Ты больше не можешь играть в эту игру, да?

– У меня не получается его бросить. Каждый раз, когда я пыталась это сделать, я буквально каменела от горя. Возможно, жить с ним – это низко, но без него еще хуже.

– Жить? Но разве же это жизнь? Четыре года подполья. Четыре года в укрытии. Четыре года страданий ради мужчины, который без вранья даже не может тебя обнять и обычно довольствуется тем, что время от времени швыряет тебе жалкие крохи своих смсок. Но слушай, подумай о себе: ты ведь не курица, Матильда, ты не курица. Я знаю, что ты страдаешь. Знаю. Но вся гнусность в том, что за четыре года, прожитых в тени женатого мужчины, в твоей жизни было столько фальшивых радостей, фальстартов, псевдовозвращений, лживой близости, разочарований, унижений и горечи, что, переживая все это, ты по ходу дела потеряла из виду саму себя. Ты уже и не помнишь, что достойна в тысячу раз лучшей жизни, нежели та, которой позволяет тебе жить этот мужчина. Прости, вернее: не жить.

– Нет. Не говори так. Это неправда. Он не такой. Ты его не знаешь, но он лучше, чем ты о нем говоришь. Иначе я бы до такого не дошла.

– Он знает, что ты хочешь ребенка?

– Догадывается.

– И он тебе его не сделает?

– Нет.

– Если бы он действительно тебя любил, он бы сам тебя бросил. Если любишь женщину, которая хочет детей, то либо делаешь ей детей, либо даешь ей свободу.

– Делаешь ей детей. Очень по-мужски. Ты говоришь прямо как какой-нибудь дерьмовый прапорщик.

– Я говорю как мать. Пусть это и звучит по-мужски, не спорю. Либо хочешь детей вместе с ней, либо даешь ей свободу.

– А теперь ты говоришь как кюре.

– Я говорю как вдова мужчины, который был на двадцать лет старше, не хотел детей, считал себя слишком старым, чтобы стать отцом, поэтому бросил меня, а спустя год вернулся и встретил меня у выхода с работы с великолепной коляской. С коляской марки «Боннишон», такое и нарочно не придумаешь… Но в течение года он не подавал мне никаких признаков жизни. Ни разу. Ни одного смс, ни одного цветка, ни одного сообщения, ничего. Целый год я была абсолютно свободна.

Молчание.

– Я боюсь его бросить. Боюсь одиночества. Боюсь сожалений, сожалений о том, что сделала. Боюсь, что больше никогда в жизни не буду так сильно влюблена. Боюсь затосковать и уже никогда не оправиться. И что бы я ни говорила, но я уверена, что где-то в глубине души у меня прячется некое мелкое вредное существо, наподобие термита, которое все еще верит, что в конце концов он оставит свою жену даже теперь, когда они только что вместе купили квартиру. На самом деле я остаюсь с ним из ложных побуждений. Я с ним, потому что подчиняюсь этому мелкому вредному существу. Я подчиняюсь худшей своей части. Самой лживой, слабой и трусливой.

– Подчиняться приказам, которые вас бесчестят, – в этом заключается главная драма военного, да? Зачем же навязывать себе подобную дилемму? Зачем? Поступи, как эта великая Элизабет, которую ты тут недавно упоминала: отбрось эти устаревшие ценности. Оставь свой пост. Сложи с себя все эти обязательства. Сними свою униформу и сдай оружие. Сваливай. Не спрашивай разрешения. Ты достойна куда большего, чем эта жизнь. Знаешь, я никогда бы не посмела разговаривать с тобой в таком тоне, если бы не видела тебя с моими детьми. Если бы не видела, как ты жадно вдыхала запах мягких игрушек, с которыми они спят, как проводила рукой по кудрям Алисы. Зачем же ты рискуешь лишить себя всего этого, а? Зачем? Ради кого? Ради каких таких отношений? Ну а поскольку забеременеть обманным путем от мужчины, с которым живешь, так же низко, как обманывать жену, ты должна наступить себе на горло, если хочешь, чтоб однажды твоя жизнь стала более приятной. У тебя нет выбора. Ты должна по-настоящему вырвать себя оттуда. И вместе с тем, говоря все это, я уже понимаю, насколько все это звучит неубедительно, потому что… Потому что вот я, я его нашла, своего вечного возлюбленного и папу мечты для своих детей, я его нашла. А потом, смотри… в конце концов я все равно воспитываю их одна, так что… Так что уж лучше я помолчу.

Смех. Крики. Шум.

Звон голосов и битого стекла за окном.

– Послушай, – продолжила я, распрямившись, – я скажу тебе свою правду. Я скажу тебе свою правду, которая не твоя правда и уж тем более не сама реальность. Моя правда в том, что я тут тебе говорю громкие слова и я неправа. Я неправа, потому что на самом деле, и это тоже правда, – откуда мне знать. Я никогда ни в чем особенно не разбиралась, а с тех пор, как мой любимый меня покинул, я вообще ни на что не гожусь, так что, правда, ты на ус мотай да мимо ушей пропускай. И в основном все-таки пропускай. Да, не слушай меня, я сейчас совершенно не в том состоянии, чтоб жизни тебя учить. Я не просто вообще ни на что не гожусь, я, пожалуй, в еще более худшем состоянии. Я ошибаюсь по всем пунктам, поверь мне. На меня сейчас ни в чем нельзя положиться, ни в чем. Единственное, что я еще могу добавить, чтобы… э-э-э… чтобы, так сказать, сыграть до конца свою роль анестезиолога, так это то, что, когда я его встретила, то я сама была замужем, ну то есть не то чтобы официально расписана, но совершенно как если бы. Да. Это я была слабым звеном. Он был настолько умен, что, конечно, никогда и ни на чем не настаивал. Он никогда не оказывал на меня ни малейшего давления и никогда не позволил бы себе говорить со мной свысока так, как это только что делала я. Услышь он ту нотацию, что я только что тебе тут прочитала, он был бы в ужасе. В ужасе и разочарован. Он считал меня более деликатной. Он-то сам, чтобы выманить меня из моего столь же уютного, сколь темного угла, долго выслушивал мой рассказ о моей жизни с бывшим, с моим хахалем, как он любил его называть, растягивая первый слог до появления улыбки на моих щеках, он дал мне действительно выговориться, и я говорила долго-долго, как ты сегодня, а он слушал меня очень внимательно, как я тебя, а в самом конце он…

Я замолчала. Я улыбалась.

– Что же он сделал?

– Он зевнул. Он зевнул, и меня это рассмешило.

– А потом?

– Потом ничего. Потом я бросила мужчину, с которым мне было скучно, ради мужчины, который меня смешил.

– Р-р-р, – проворчала ты, съеживаясь в складках нашей исповедальни, – как бы я хотела с ним познакомиться… Расскажи мне о нем. Расскажи мне о нем еще.