Читать книгу "Азбука легенды. Диалоги с Майей Плисецкой - Семен Гурарий"

Вы были первой исполнительницей партии Феи Осени в премьерном спектакле «Золушка» в 1945 году. Не ощущали ли Вы тогда нечто похожее?

Нет, мне было 20 лет, и я впервые танцевала в премьерном балете Большого театра вместе с Галиной Улановой и другими тогдашними ведущими солистами – это был незабываемый праздник для меня. Я тогда просто изо всех сил старалась станцевать как можно лучше.

Судя по рецензии Дмитрия Шостаковича на этот спектакль, Вам это удалось в полной мере.

Действительно, в газете появилась развернутая статья Дмитрия Дмитриевича о двух составах исполнителей, и я удостоилась его похвалы.

Танцевать в двадцатилетнем возрасте в премьерном балете Прокофьева и быть за это отмеченной Шостаковичем – такое выпадает далеко не всем артистам. Впоследствии Вам приходилось не раз общаться с Шостаковичем.

Не так часто. Вот с Щедриным они встречались довольно регулярно. Но, конечно, запомнились поездки к нему на дачу в Жуковку, разговоры после премьерных спектаклей и концертов. Однажды мы отдыхали вместе в Дилижане в Армении, там встречались ежедневно. Невозможно забыть футбольные матчи в Дилижане, на которых роль арбитра неизменно выполнял Шостакович. Кстати, судил он очень профессионально, строго и как полагается – со свистком. Особенно близко я с Шостаковичем не общалась. Но всегда восхищалась его музыкой. Он для меня один из самых великих в XX веке.

И все же Ваши личные встречи с Шостаковичем и другими великими композиторами – Стравинским, Дютие, Хачатуряном, Пендерецким – не могли остаться для Вас бесследными.

Больше, чем с другими композиторами, мне довелось встречаться с Арамом Ильичом Хачатуряном. Я танцевала все три варианта балета «Спартак», да и на даче мы были соседями. Но, знаете, мне трудно говорить о нем и о других упомянутых вами людях. Какие-то общие слова? Нет, не хочется. Вероятно, оттого, что я не могу отделить свое эмоциональное восприятие музыки этих композиторов, современницей которых мне посчастливилось быть, от бытовых деталей, кажущихся теперь такими незначительными. Все же музыкальные впечатления доминируют. Конечно, приятно вспомнить, как Игорь Федорович Стравинский после нашей теплой встречи подарил мне свой портрет с дарственной надписью. Но поверьте, «музыкальные встречи» со Стравинским были для меня не менее значительны, если не более. Гораздо легче говорить мне о встречах с композиторами, чья музыка мне знакома лишь отчасти. Скажем, об Анри Дютие. Это очень колоритный человек. Неординарный во всем. Он и выглядит так, что даже если бы неизвестно было, что он выдающийся композитор, то значит – поэт или художник. Когда в Центре Кардена в Париже должен был состояться концерт Щедрина, он пришел самым первым, сел в первый ряд (места там ненумерованные) и так, с достоинством и скромной терпеливостью, ожидал, когда соберется публика и начнется концерт его русского коллеги. Он даже за столом во время трапезы держался с достоинством и симпатично. В нем все индивидуально. И прежде всего – его музыка.

К сожалению, в жизни мы не всегда умеем отличать истинную индивидуальность от некоего эпатажа, желания во что бы то ни стало выделиться из массы. Такие, с позволения сказать, творческие личности, или «индивидуальности», стремятся свои доморощенные взгляды непременно насаждать публично. В наше время они сидят на различных телевизионных шоу и «обучают» многомиллионную армию учеников разных поколений «школе жизни». Так, известный модельер и историк моды Александр Васильев вещает о стиле, являя собой весьма сомнительный образ для подражания.

Ну, он без грима – совершенный Чичиков. Именно тот типаж, что создал в свое время певец Александр Ворошило в опере Щедрина.

Заявляя, что вкус – это от рождения, Васильев тем самым дает понять непросвещенной аудитории – она должна ориентироваться на таких новоиспеченных оракулов, как он.

Какой там у него вкус – он одет, как Петрушка. Беда в том, что он, который своей одеждой вызывает у нас смех, думает, что у него изумительный вкус. Он прав в каком-то смысле, что вкус, как и талант, дается от рождения. И в то же время вкус все-таки можно и нужно воспитывать. Ведь учимся мы же грамоте. Писать грамотно надо не по настроению или от души, а потому, что мы так научены. И говорим мы в соответствии с тем, чему мы научились.

Но есть врожденный такт, чувство, совершенно не связанное с аристократическим происхождением. Люди, обладающие им, совершенно точно знают, что им надо сказать и когда. Они стараются не ранить человека, выждать, пока говорят другие. Слушать и слышать.

Вот видите, я, значит, невоспитанная. Я раню людей, говорю резко.

Нет, Вы правду говорите. Не елейно прикрываете несправедливость, а открыто отстаиваете свои принципы и человеческое достоинство. В этом смысле Вы подтвердили всей своей жизнью и поведением, во всяком случае для меня, эту высшую правоту человеческого общения.

Ну, тогда значит так, у нас это совпало. Вкусу же не столько учатся, сколько его прививают. Нашему народу прививали и сейчас продолжают прививать плохой вкус. Во всем. А по сути, мы, как обезьяны, неинтеллигентно повторяем Запад.

Неинтеллигентно повторяем? Вы имеете в виду – с преувеличениями выдаем за свое?

Да, теперь не устают повторять: мы такие же, мы одеваемся так же, отдыхаем так же, телепередачи у нас такие же, артисты тоже. А не такие! Потому что не хватает культуры и воспитания. Это общеизвестно, и не стоит об этом постоянно говорить. Ведь даже наши соотечественники, живущие за границей, остались в своих проявлениях советскими. Навсегда.

Есть и другие примеры – люди, не воспитывавшиеся в аристократических семьях, тем не менее внутренне чувствуют, когда и что надо говорить, стараются не обидеть собеседника.

Конечно. В какой-то степени это и постоянная внутренняя готовность воспринять новое. И в жизни, и в работе. Знаете, когда я впервые «столкнулась» с костюмами Кардена, я не все сразу поняла, но интуитивно почувствовала – это замечательно! Мне надо было проявить доверие к новому стилю и привыкать какое-то время, чтобы костюмы стали как бы мне впору, чтобы я могла с ними, с их параметрами сжиться. Они меня, можно сказать, в каком-то смысле воспитывали.

Мне кажется, вообще костюмы и одежда играют для Вас и в жизни, и на сцене существенную роль.

Грандиозную. Одежда определенным образом диктует образ жизни, речь, поведение, пластику – все.

Бывали ли случаи, когда костюмы «мешали» Вам работать?

Костюмы были не всегда удобные, ведь их шили в наших театральных мастерских. И шили, так сказать, по-советски. Но были и удобные. Раньше под костюмы шили кирасы, которые тянули, стягивали. Иногда невозможно было ни вздохнуть, ни перегнуться. Это приносило много дополнительных не удобств. А сейчас – эластик. Эластическая пачка и современные покрытия сценического пола как бы развязали ноги. Как ты одет, так ты и держишься – это очень важно всегда. Конечно, есть люди, которым все равно, как они одеты. И потом, «воображаемый» костюм – это, конечно, из области артистической – всегда принадлежит к определенной эпохе. В пачке это одно, в хитоне эпохи Возрождения уже и дышишь и ведешь себя по-другому. В истории сценической жизни балета Щедрина «Анна Каренина» интересно, что все постановки разнятся, но все костюмы «идут» от Кардена. Ведь во времена Анны Карениной носили определенные платья, очень затянутые, с турнюрами. И чтобы как-то существовать артисткам на сцене и поднимать ноги, Карден придумал большой разрез сзади и плоский бант, создававший иллюзию турнюра. Это и стало традицией.