Читать книгу "Планета Райад. Минута ненависти или 60 секунд счастья - Михаил Крикуненко"

Ольга отказалась от еды, как я ни уговаривал, согласившись только на стакан яблочного сока и шоколадку. Мы рассказываем по очереди каждый о себе. Она мне — про музыкальную школу, своих подруг, которые давно покинули Чечню и с которыми утеряна связь, про довоенный Грозный. Я — о родном Нижнем Новгороде, Москве и всякой ерунде, о которой говорят с человеком, когда с ним просто хочется говорить. В какой-то момент Ольга посмотрела в сторону, заулыбалась, замахала руками. Обернувшись, я увидел достаточно привлекательную женщину средних лет. Улыбаясь, она идет к нашему столику.

— Это моя мама, — шепнула Ольга. — Она здесь работает, я говорила.

— Здравствуйте, я Ольга Ивановна, Олина мама, — представилась женщина, целуя дочь в щеку и протягивая мне руку.

— Да, мы две Ольги! — засмеялась Оля.

— Здравствуйте, — отвечая на рукопожатие, я слегка привстал и неуклюже показал на стул, предлагая присесть.

— Я ненадолго, — сказала женщина, присаживаясь.

Судя по Ольгиным рассказам, ее матери должно быть за пятьдесят, но на вид я не дал бы ей больше сорока пяти. Ясно, что в молодости эта женщина была очень красива и пользовалась вниманием мужчин. Видимо, муж-чеченец ревновал не зря, опасаясь соперников. Неглубокие морщины уже тронули ее лицо в уголках рта и век, но сами глаза, большие, как и у дочери, только не карие, а зеленые, смотрят на мир с живым интересом. Правда, иногда они внезапно замирают и тускнеют изумрудами, от которых убрали луч света, когда она вспоминает что-то неприятное. Но через мгновение Ольга Ивановна находит новый повод для веселья:

— Ольгуш, ты пригласи ребят к нам в гости, пусть снимут, как выживает в руинах недобитая русская интеллигенция, — и тут же изумруды в глазах гаснут, подергиваясь болотинкой, — а вы знаете, какой красивый был город!

На ней строгий, немного старомодный, видимо, из начала девяностых, довоенный еще костюм: узкая, длинная тёмно-серая юбка, подчеркивающая стройную фигуру, и такого же цвета приталенный пиджак с большими накладными карманами. Белая блузка под пиджаком с небольшим кружевным воротником. Наверное, этот костюм Ольга Ивановна надевала, когда еще преподавала в школе музыку. Косметикой, как и дочь, она почти не пользуется. Скорее всего, чтобы не раздражать радикально настроенных мусульман. В ее взгляде, повороте головы, осанке что-то гордое и величественное, как будто она до сих пор на сцене: встанет сейчас и пойдет выступать дуэтом с Давыдовым, а не перепечатывать бесконечные приказы и распоряжения, да мыть полы, когда все уйдут, надев поверх серого костюма синий халат.

Ольга Ивановна просидела с нами целый час, а когда спохватилась, стало смеркаться. Им с дочерью надо возвращаться в руины, чтобы успеть до комендантского часа. Я проводил их до ворот базы, где на белой «шестерке» поджидал все тот же мрачный, настороженный Рустам. Рынок перед комендатурой стремительно пустеет, торговки торопятся по домам. С разных концов города доносятся автоматные очереди, иногда глухие разрывы гранат. Привычная какофония заменила обычный городской шум. Мне стало стыдно, что эти две женщины едут на ночь глядя в грозненские руины, куда даже федералы суются только днем. А я остаюсь на базе, где есть хотя бы иллюзия защищенности. Ольга Ивановна сразу как-то сгорбилась и теперь выглядит на свои пятьдесят с хвостиком. Уже без особых церемоний прощается и как-то суетливо усаживается в машину.

— Скажи хотя бы адрес, — попросил я у Ольги.

— Ты не найдешь, — грустно говорит она, — теперь здесь ни улиц, ни домов. Одни битые кирпичи. Я покажу в следующий раз на карте, — и захлопнула дверь с черными стеклами, за которыми уже ничего нельзя разглядеть. Ни изящного изгиба шеи, ни прекрасных морских ушных раковин. Молчаливый Рустам, мрачный кормчий, повез на своей «шлюпке» их с матерью — живых в мертвый город, в царство Аида, в само чрево Ада.

* * *

Ближе к ночи пришел Степан. Подполковник всегда вежливо стучит, прежде чем зайти, что не характерно для ТВ-юрта. Следом за ним тенями скользнули в вагончик Стас и Зула. Невысокого роста, крепко сбитый, всегда трезвый и подтянутый Степан не похож на большинство военных в Чечне. Он интересуется историей вообще и военной историей в частности. Изучает биографии великих полководцев всех времен. Не скрывает восхищения наиболее талантливыми и решительными как советскими, так и немецкими военачальниками времен Второй мировой. Степан считает себя патриотом, но его боевой позывной — Карл — в честь нацистского адмирала-подводника Карла Дёница. Степану нравятся военная дерзость и непотопляемость во всех смыслах, которые были свойственны Дёницу. Боевики боятся Карла, а потому ведут на него охоту. А он — на них. Неофициально группу Карла и военные, и боевики называют «Ночными призраками». «Хороший индеец — мертвый индеец», — говорит подполковник о боевиках словами белокожих завоевателей Америки, и глаза его колют синим льдом.

От водки разведчики отказались, сославшись на ночную работу. У нас в гостях они всегда почему-то держатся чуть стеснительно. Едят немного и с достоинством, неторопливо отхлебывая терпкий горячий чай из керамических кружек. Ни за что не скажешь, что убивать для них — обычное дело.

Зула со Стасом в «гражданке» вообще сошли бы за студентов. Вот Зула. Очень легкий человек. У него никогда не бывает проблем. Всегда рот до ушей. Зубы — белоснежный фарфор. Откусывает крошечный кусок печенья, на мгновение хмурится, но только для того, чтобы подуть на чай так, что его и без того узкие калмыцкие глаза-щелки закрываются полностью. Делает осторожный глоток и снова расплывается в улыбке. «Человека убивать только сначала трудно, потом привыкаешь», — как-то делился Зула. «Через нож вообще не нравится мне, — говорил он, скаля белоснежные клыки и щурясь. — Кровища, грязь… Лучше просто: шлепнул из автомата — и все».

В 1996-м Зулу и таких же, как он, пацанов-срочников, предала страна. Тысячи мальчишеских жизней признали напрасными жертвами. Войска из Чечни стали выводить. Покидать Ичкерию, по словам Зулы, было приказано без оружия, оставляя его чеченцам. Многие попадали в засады, где с безоружными солдатами и офицерами жестоко расправлялись боевики.

Зула с друзьями припрятали трофейные автоматы, завалив их ветошью на дне «Урала». Их машину «вели» две тонированные «Нивы», набитые вооруженными до зубов бородачами. Но когда «Урал» завернул за крайний дом перед выездом из села и на несколько секунд стал невидим боевикам, бойцы, взяв оружие, высыпали из машины, разбежались и залегли. Как только показались «Нивы» с чеченцами, Зула с товарищами открыли огонь, расстреляв всех, кто был в машинах. С тех пор Зула твердо усвоил, что бить и стрелять надо всегда первым. Если не съешь ты — сожрут тебя. В этом заключен простой закон выживания всех живых существ на планете Земля.

То ли вкус крови оказался так сладок, то ли душу свою Зула потерял в Чечне тогда, в восемнадцать, и найти никак не может. Но на вторую войну он пришел уже сам, по контракту.

А вообще Зула очень добрый и надежный. За друга жизнь отдаст и последнюю рубашку снимет. И скромный. Ордена и медали свои никогда не надевает, даже в отпуске. И подвигами боевыми не хвастает. Но есть у Зулы одна страсть. Кто-то собирает марки, кто-то значки или редкие монеты. Зула коллекционирует человеческие уши. Насобирал уже несколько ожерелий. Уши он отрезает у мертвых врагов, а затем по каким-то специальным рецептам вымачивает, высушивает и нанизывает на леску, как воблу. Как-то раз он пришел к нам, как всегда, белоснежно улыбаясь, увешанный своими трофеями. На самом деле не Зула это придумал. Кто первым из землян собрал коллекцию вражеских ушей и срезал первый скальп — неизвестно. Может, индейцы, а может, еще первобытные люди. Но потом так делали на многих войнах. Вот и Зула теперь делает. Он говорит, что начал собирать уши боевиков после того, как увидел труп своего друга, ранее захваченного в плен чеченцами, с отрезанными ушами и половыми органами. Тогда Зула поклялся собрать сто ушей с пятидесяти «уродов», как он называет боевиков. Гениталии Зула отрезать брезгует. «Духи» еще не то делают, — говорит Зула, — головы нашим отрезают живьем, к крестам прибивают, скальпы снимают. Так что моя коллекция — так, ерунда. Немного еще осталось», — он скалится, обнажая белоснежные клыки, и трясет связками высохших, неестественно маленьких, но сохранивших форму человеческих ушей.